Серебристые листья полыни. Владимир Васильевич Киреев

все идет по своим правилам, и ничего не делается со зла, как мы любим говорить.

      Мы стали вырывать руками траву, мелкие деревца и кустарники, расчистили все могилки.

      – Вот здесь мой отец Василий похоронен, здесь дед Юда и его жена, дальше мои сестра и брат которые умерли при рождении, а здесь в ногах у отца могила Любочки, моей сестренки, что умерла когда ей было 6 лет.

      Дядя Леня оглянулся по сторонам, пожал плечами:

      – Я только не пойму одного, почему ее не похоронили рядом в одном ряду со всеми.

      Я открыл бутылку самогонки, плеснул на дне кружки себе и дядьке.

      – Царство небесное вам, – глядя на памятник, с грустью в глазах сказал дядька, – пусть эта земля пухом станет, пусть дети ваши, внуки и правнуки в здравии живут.

      Он отхлебнул глоток и закусил отломанной краюхой хлеба со свежим огурцом.

      – Здесь покой и тишина, а мы так громко кричим, разговариваем, – обеспокоенно сказал я.

      – Ни чего страшного Володя в этом нет. Хоть когда-то надо тишину нарушить и покричать, вспомнить дедов. Уедем отсюда, и опять вечный покой у них будет, – весело улыбнувшись, успокоил меня дядька.

      – Дядь Лень, – обратился к нему брат, – это мы сюда ездим, пока вы живы и здоровы.

      – Да ребята, пока мы живы и вы будете сюда ездить, теперь понимание где могилки у вас есть. Может без меня, когда приедете?

      – Да! Зарастает все вокруг, опять тайга в свои права здесь входит, – рассудил я.

      – Я же Володя, пока живу, я содержу в порядке могилки. Я же песок на них таскал от этих нор, что барсуки нарыли. Ведрами его таскал сюда.

      Я обратил внимание на деревянный крест, который стоял рядом с дедовой могилой, спросил об этом дядьку.

      – А это могила Корбана. Он жил по соседству с нами. Всю жизнь он почему-то тяте завидовал. А чему завидовать, работали от зари до зари без выходных. А он – то не очень землей занимался, все пчелами, да шкуры выделывал. Помню, дал отец ему овчинные шкуры на выделку, что бы шубы нам деткам сшить, а он их взял, проквасил и отцу не вернул. Сказал, что они не выходные были и испортились. Еще отца и застыдил. Поругались они тогда, обиделся отец на него, а оно видишь, как получилось, теперь рядом лежат бок обок. Да я еще и за могилой его ухаживаю, земли подсыпал, крест поправил.

      – Из всех захоронений, только могилы Комлевых да Корбана и остались? – Спросил я.

      – Да. А больше никто кроме меня сюда не ездит, ведь почти 60 лет прошло, как деревня умерла.

      – И кладбище тоже умерло, – с тоской в голосе сказал брат.

       Мы стояли в тени деревьев, подняв голову, я смотрел на осиновые листья – мелкие, воздушно-пластинчатые, которые даже в безветрии зыбко трепетали и порывались куда-то. Смотрел на крепкий и прямой ствол – бледно-зеленой сверху и черно-морщинистый у корня, и мне вдруг показалось, что в дереве этом и вправду есть нечто тревожное, мученическое, если верить народным поверьям.

      Прибрав за собой мусор в пакет, мы попрощались с дедами, и пошли обратно.

      По скошенному полю  подошли к Инюше. Пересохла речка, заросла, обмелела,