Очищающий СМОГ. Владимир Алейников

читай.

      О подробностях – не пытай.

      Вдосталь строк впереди и встреч.

      Быть победе! Порукой – речь.

      Приходим куда-нибудь, где нас, героев богемы, друзей закадычных, а может, и вынужденных друзей, временных, связанных тонкой нитью духовной, поэтов, и всё этим, в общем-то, сказано, и всё-то лишь с этим и связано, как будто свыше приказано и жизнью потом доказано, и творчеством нашим всем, и судьбами нашими, – ждали.

      Два парня. Один – типично московский. Другой – нетипичный, вроде – почти столичный, частично – провинциальный.

      Одногодки. Я – чуть постарше. На полгода всего. Но всё же!

      Получалось уже, что Лёня, мой соратник, меня моложе.

      Ненамного моложе. Но…

      Старшинство моё – здесь видно.

      Значит, Лёня – мой младший друг.

      Так считал я. И – все вокруг.

      Возраст значил для нас так много.

      В годы молодости. Ей-Богу.

      (Возраст значит сейчас для меня…

      Что же значит? Да то и значит.

      Пусть о чём-нибудь сердце плачет.

      Но – хватает в душе огня).

      Ровесники. Да. Ровесники.

      Сверстники. Может – вестники?

      Может, и так. Привет.

      Всем. Из ненастных лет.

      Я – значительно выше ростом, тогда ещё – стройный, худой, подвижный, с мгновенной реакцией – на звук, на свет, на малейший шорох, со слухом особым, обострённым, с прекрасным зрением, за себя постоять умеющий, на язык достаточно острый, весь приподнятый, словно рвущийся, прямо здесь, на месте, в полёт.

      Лёня – ростом пониже, намного, но – крепенький, сбитый, складный какой-то, собранный в сгусток энергетический, в цепкий комок, из которого словно то и дело, всех задевая, сквозь время били в пространство электрические разряды.

      Я – светлее, чуть с рыжиною.

      И глаза у меня – зелёные.

      И лицо – степное, широкое.

      Лоб высокий. Скулы упрямые.

      Скифский, крупный, с горбинкой, нос.

      Щёки – выбриты. Губы – сжаты.

      Напряжён – и всё же свободен.

      Дар – при мне. И жизнь – впереди.

      Лёня – потемнее, тёмно-рус, даже с приглушённой чернотою. Чёлка неизменная. Глаза – серые, чуть-чуть с голубизною, с дымкой, с поволокою, с хрустальным отсветом, с огромными зрачками чёрными, как уголья. На лбу – складка. Нос мясистый, как-то книзу вытянутый. Брови нараспашку. Щёки пухлые. Комочком – подбородок. Вроде бы – подросток, школьник. Нет, юноша. Главарь. К тому ж, поэт.

      Одеты оба совсем не по-модному, – так себе, то есть, что было, то и носили.

      Я, как правило, в свитере старом, оранжевом почему-то, и лишь изредка – в пиджаке.

      Рубашка под свитером, клетчатая.

      Брюки немаркие, тёмные.

      Разношенные ботинки.

      Губанов – тоже в каком-то свитерке, с вылезавшим наружу расстёгнутым воротником рубашки, порою – в курточке, широкой, короткой, тёмной.

      Брюки, всегда мешковатые, на коленях слегка пузырились.

      Ботинки были получше моих, но зато по-клоунски выгибались подошвы их и нелепо всё время шаркали.

      Словом,