Три поэмы про любовь в эпоху постмодерна. Вал Твайзе

не было. Каждый раз выбирала дорогу мимо его коттеджа. Каждый раз из открытого окна доносились звуки скрипки. По внезапным остановкам и повторам понятно, что не развлекается. Настя мне говорила, что он трудяга, репетирует целыми днями.

      Налаживали с Данилом звук в закутке для барабанов. Данил передвигал микрофоны, барабанил, бил по тарелкам. И так почти до обеда. Барабанщик Ромский, ни слова не говоря, скромно стоял в углу. Испробовав все варианты, выбрала лучший, устало кивнула головой Ромскому:

      – Теперь давайте вы.

      Пока я варила и пила кофе из своей огромной кружки, слышались дроби, гром и серебряный звон, видать, соскучился старый! Настучавшись, он выполз из своего закутка, включила ему запись. Том-том и малый раздельно, тарелки рассыпались, убедительная и в меру басовитая бочка. Он стоял с серьёзным лицом, сложив руки перед собой, и неотрывно смотрел на громкоговорители. Наверное, увидел себя молодым и бравым на сцене. На звук, несущийся из студии, прибежал Коровин, схватил гитару. Они сыграли вместе, прослушали запись, были в восторге, позвонили тётушке Маше, она принесла им коньяк и закуску. Махнув по малой, импровизировали для себя, потом сыграли для записи. Опять слушали. Вспоминали их клавишника, Влада Лехарского, и свою молодость.

      – Марина! Иди сюда! Неси стакан!

      Бак налил мне в пластиковый, другого не было под рукой.

      – Выпьем за большого музыканта, Влада.

      Босс просит, я выпила.

      – За его здоровье.

      Ромик вздохнул:

      – Хорошо если он здоров.

      – А что с ним?

      – Никто не знает. Пропал. Как люди в девяностых пропадали, исчез и всё.

      Слушать их музыку удовольствие, а вот от разговоров депресняк. Слава богам гитар и барабанов, ушли к себе в дом допивать. Я не пошла, хотя и звали, нужно исправлять все эти дырки и огрехи в записи. Но работать тоже не получилось, коньяк на меня плохо действует, голова разболелась. Ушла сидеть на лавку.

      Но тут пришёл Максим.

      – Привет! – обрадовалась я. Мы зашли в студию, я всё показала.

      – Марина, я не только посмотреть. Давай попробуем записать? Можно?

      – Это что, скрипка?

      Я посмотрела на футляр в его руках. Он засмеялся:

      – Нет, это я с этим за пивом хожу.

      Я тоже немного хохотнула. Вообще с ним легко разговаривать.

      Он встал посреди студии, я поставила перед ним стереопару. Это гитаристов во время игры вовсю мотает, но не думала, что и скрипачи такие же. Видела, в оркестре они ровненько сидят. Пришлось микрофоны отставить подальше. И это всё испортило, комната просторная, скрипка размазалась.

      – Хотелось бы, чтоб шорохи от смычка… и не звонко как-то…

      – Для этого надо микрофон прямо в скрипку, а вам стоять смирнёхонько. Смычком не махать.

      Я прокрутила запись ещё раз, поигралась микшером. «Опозорилась, это тебе не попсу под минус», – подумала я. Максим смотрел на мои манипуляции с надеждой. Будочка! Конечно, будочка нас спасёт.

      Втиснулись в эту комнатку три на три. Барабаны занимали почти всё место. Мы вдвоём осторожно их передвинули, чтобы хоть немного