Четыре угла коварства. Лариса Соболева

помню. И что?

      – Нужно провести экспертизу как можно раньше. Результат экспертизы должны предоставить в течение тридцати дней, это уже время. Помнишь, раскрытие дела сладкой парочки, у нас на него ушло чуть больше половины месяца, а всем казалось оно безнадежным. Сейчас у нас тридцать дней, надо будет – затянем. Вспоминай, где пил воду и оставлял стакан за день-два до убийства.

      – Нет-нет-нет! Это невозможно!

      Феликс подскочил и заходил по кабинету, как раненый тигр. Ноги у него длинные, а кабинет небольшой, замелькал он перед носом Павла, как маятник в ускоренном режиме, и рычал по-тигриному:

      – Я водохлеб. Пью воды много, делаю это машинально. А ты что, запоминаешь, когда и где пьешь воду? Никто не делает акцент на машинальных действиях. Это то, что наш мозг пропускает, говорю тебе как опер со стажем, я лучше психологов кое в чем разбираюсь.

      – Тогда, психолог, не мелькай. У меня перед глазами рябит от твоего туда-сюда… – сказал Павел мирным тоном и дождался, когда Феликс буквально рухнет на свое место. – Вспоминай с точностью до минут, где был двадцать четвертого октября в ночь убийства.

      – Тут и вспоминать нечего, дома был! – разорялся тот. – Я теперь все время дома. Мне нравится быть дома с женой и сыном. Как только освобождаюсь, бегу туда. У Вовки режутся зубки, Настя замучилась, я сменяю ее – хожу с ним на руках по квартире, а она управляется по дому или просто отдыхает. Кстати, зуб прорезался. Один.

      – Это хорошо, что прорезался, – задумчиво и уныло произнес Павел. – Но ты же знаешь, Настя не может быть свидетелем, она заинтересованное лицо.

      – Извини, других нет, только сын и жена.

      – И никуда не выходил?

      Тот лишь отрицательно покачал головой, это означало, что ни в многоквартирном доме, ни рядом с домом его никто не видел, пресловутого алиби у Феликса нет, а оно может понадобиться. Павел с минуту думал, потирая подбородок, кстати, небритый почему-то, что удивило Феликса. Терехов педант, он всегда в костюме и при галстуке, выбрит и пострижен, туфли как из магазина – начищены до блеска. От него за десять шагов несет положительностью, именно так воспринимают Павла окружающие, а Терехов, между прочим, бывает всяким, нетерпимым тоже, правда, грань никогда не переступает.

      – Свежие отпечатки… не свежие… – заворчал Феликс. – Идиотизм. Паша, а не слишком ли много ты придаешь значения дурацкому, я повторю – дурацкому! – совпадению? Я бывал у Елагиных, иногда часто, иногда редко.

      – Согласен, ситуация дурацкая, – проговорил Терехов, однако следом предоставил контраргумент: – Но все улики мы оформили, черт, как назло! А бывает с нарушениями… но не в этот раз.

      – Ай, – отмахнулся Феликс, – не хуже тебя знаю, что теперь ничего не скрыть. Но я без понятия, как попал стакан туда! Никогда не видел у Веры бумажной посуды, стеклянные есть, фарфоровые чашки есть, кружки… фаянсовые. Глупо все выглядит.

      – Не-ет, друг мой, нет, – протянул Павел, качая головой. – Твоих друзей, между прочим, одноклассников, находят мертвыми. Руслан застрелен, Вера с пистолетом