Будешь моей, детка. Анастасия Градцева

эта тупая уборщица в своих зассанных тряпках перед тобой ноги раздвигает, понял? А я не буду!

      Ее злое оскорбление неожиданно меня задевает. И не просто задевает, а входит в сердце так глубоко, словно осколок острого стекла. В груди становится больно, а из глаз сами собой, точно кнопку кто-то нажал, льются слезы. Горячие капли текут по щекам, и я закусываю губу, пытаясь их остановить.

      Почему так до ужаса обидно? Может, потому, что вначале эта девушка показалась мне нормальной и даже приятной? Она так по-человечески со мной разговаривала, что я совсем не чувствовала свою работу унизительной. А сейчас чувствую. И себя ощущаю какой-то бомжихой. Человеком низшего сорта.

      – Подошла и извинилась, – резко говорит Соболевский. И вот такого тона я у него ещё ни разу не слышала.

      – Чего? – фыркает она. – Вот я ещё перед обслугой не извинялась! Может, мне ещё на колени перед ней встать?

      – Надо будет – встанешь, – тяжело роняет он и, кажется, не шутит. – Подошла, блядь, и извинилась.

      – Или что? – воинственно интересуется она.

      – Или больше никогда не найдёшь работу в этом городе. Ни в каком качестве. Даже сортиры мыть.

      – Ах ты су…

      – Я жду, – напоминает Соболевский. Бросает непроницаемый взгляд на меня и добавляет: – Мы ждем.

      Мне от всего этого ужаса хочется провалиться сквозь землю. Вот почему так? Некрасиво повела себя она, а стыдно почему-то мне? И не нужны мне ее лживые неискренние слова прощения, вот правда. Лучшим извинением будет, если она свалит. И желательно с Соболевским под ручку. А я спокойно доделаю уборку, переоденусь и поеду на учебу.

      – Ну! – Он, кажется, уже теряет терпение. А та, с которой он сегодня спал (почему мне неприятно об этом думать?) медленно приближается ко мне, будто идет на казнь. Вот такая –  с перекошенным от злости лицом – она уже не выглядит красоткой. Скорее ведьмой из сказки.

      Наконец она оказывается около меня и быстро, сквозь зубы, бормочет:

      – Извини.

      – Ничего страшного, – неловко отвечаю я.

      – Хочешь, чтобы она встала на колени? – спокойно интересуется у меня Соболевский.

      Я отчаянно мотаю головой. Нет! Ни в коем случае! Ненавижу чужое унижение.

      – Ну и зря, – мрачно говорит он. – Она бы тебя поставила. Злее надо быть, детка. Ты пожалеешь, а вот тебя саму жалеть никто не станет.

      Я никак на это не отвечаю. Девушка вообще пропускает эти слова мимо ушей.

      – Всё? Доволен? – зло спрашивает она у Соболевского.

      – Нет, – лениво говорит он и посылает ей неприятную ухмылку. – Но ты можешь идти.

      Она бросает на него острый ненавидящий взгляд, хватает сумку и идёт в коридор с видом оскорбленной невинности. Стук шпилек по плитке, а потом оглушительный грохот закрывшейся двери. Она так ею хлопнула, что я не удивлюсь, если штукатурка с потолка посыпалась.

      – А вот теперь, – мягко говорит Соболевский, но в его голосе звучат хищные, опасные нотки, – поговорим без свидетелей. Правда, детка?

      Глава 6. Отпусти меня

      Соболевский