Ватерлоо в ноябре. Андрей Саженюк

Джанет была примерно того же возраста, что и он. Милая, полная, застенчивая, ямочки на щеках, прямые черные волосы до плеч и черные глаза. Француженка из Квебека. Когда мы уже поздно вечером закончили работу, она собрала нам ужин на скорую руку – мини-сэндвичи с сыром и красной рыбой и пиво. После ужина Вася вынес мне черное драповое пальто московской фабрики «Большевичка».

      – Все думал пригодится, все надеялся на цивильную работу. Инженером, в офисе… Но теперь уже понятно: крутить мне эту баранку до скончания века. Однако не будем о грустном. Как говорил мой капитан: «Не надо, пацаны, жопу морщить». А у тебя еще есть шанс выбиться в люди, бери, пригодится. Бери, бери. Тебе сейчас непросто. Проходил через все это.

      Я ехал домой в метро и думал о пальто, которое лежало у меня на коленях. В Россию он больше не возвращался. Купить московское пальто здесь, в Канаде, он не мог – возможно, это пальто и было на нем в тот день, когда он оставил свой корабль. Есть же решительные люди. Спрыгнуть с идущего ко дну советского титаника, прибиться к берегу, найти подругу. Джанет. Сколько романтики в этом имени. Что-то из Стивенсона, из Жюль Верна. Моряк ты или дальнобойщик – все равно Джанет будет ждать. Бездетные пары любят отчаянней. Ведь неизвестно, что хуже. Умереть или остаться одному. Потом вызвать маму с Украины. На пару недель. Провожая на самолет, дать пачку долларов в конверте. Очистить совесть, отдать швартовые. И знать, что она улетает насовсем.

      Тем не менее перспектива не похоронить свою собственную мать мне казалась невозможной. Я еще не знал, что именно это меня и ожидает.

      Я «выбился в люди», стал работать учителем. Каждый год перед Новым годом летел в Сибирь, чтобы проведать маму. Драповое пальто с ватным подкладом мне здорово пригодилось. Стоя на ветру на автобусных остановках или блуждая по улицам города своего детства, я вспоминал предателя Родины добрым словом.

      Дни прощания, дни отлета были самыми тяжелыми. Мама крепилась, старалась не подавать виду, но все-таки жаловалась:

      – У меня плохое предчувствие, сын. У меня предчувствие, что я тебя больше не увижу.

      Когда я уже стоял с чемоданом у порога, силы ее покидали и начинались сдавленные рыдания. У меня тоже подкатывал к горлу ком, мне хотелось ее сгрести, затолкать, как вещь, в багажник такси и каким-то нелегальным образом перевезти через границу. Но я возвращался через год, и мама была жива, и прощаться становилось все легче, потому что теперь я мог возразить:

      – Да брось ты, мам, свои предчувствия. Ты и в прошлом году предчувствовала. Ну и что? Сбылись твои предчувствия? Поэтому прекращай, дружок, свою мерихлюндию. «Жди меня, и я вернусь», – как сказал классик.

      Потом стало еще проще. Она стала забывать, что я уехал в Канаду, она думала, что я все еще живу в Новосибирске. Память покидает странно: первыми отмирают недавние, казалось бы, более свежие пласты. Поэтому встречала она меня хоть и радостно, но довольно буднично, как будто мы недавно расстались. То, что она не понимала, откуда я приехал, меня немного обескураживало, зато она также не понимала,