Жизнь Фениксов. Татьяна Владимировна Овсянникова

язвительная сила

      Звала покинуть край, где вырос он,

      Чужих небес приветствовать светила.

      Он звал печаль, весельем пресыщен… – подступала к брату неожиданно Кира. Он замирал , делая вид, что наконец-то затрудняется парировать, а потом кружил ее по комнате:

      Будь до конца такой! Не измени

      Весне своей, для счастья расцветая.

      И красоту, и прелесть сохрани –

      Все, что надежда видит в розах мая.

      Было невозможно представить, что его может «поймать» одна какая-нибудь женщина или один какой-нибудь город.

      – Ты уедешь отсюда когда-нибудь? Правда, что тебе здесь делать?

      – Дед говорил, что с презрением к месту, где он родился относится тот, кто ничего для него не сделал, не вложил своего. Я с ним согласен.

      – Тогда посади здесь дерево, и вопрос решен…

      – Макитра ты маленькая, Кирка!

      Лучше бы ты уехал. Лучше бы ты уехал. Лучше бы ты уехал.

      Все начиналось, как в той песне: »Мы жили по соседству, встречались просто так…». Семья Майеров жила с ними в одном подъезде. Можно сказать, что она была примером заключенного полюбовно союза между Россией и Германией : русскую сторону представляла мать Милы и ее многочисленная родня, а немецкую – семья отца. По тому , как Милена называла бабушек, можно было без труда догадаться, на чьей стороне ее симпатии : бабушка по отцовой линии была бабкой Магдой, тогда как со стороны матери – бабушкой Верой.

      Магда Леопольдовна младшую внучку не признавала:» Вся в свою мать пошла – толстопятая». А вот старшая ,Инесса, пошла «в их породу». К тому же та, желая угодить бабке, довольно сносно выучила немецкий, который Миле, увы, никак не давался. Время от времени бабка Магда одаривала Инессу столь милыми девичьему сердечку безделицами – колечками и сережками, и случалось, делала это в присутствии Милы, нимало не заботясь о чувствах последней. Приподнимая за подбородок лицо «чистокровной арийки», она произносила: «Du bist das Gelbe vom Ei». Кира, однажды присутствовавшая при этом, спросила у подруги :

      – Что это она ей сказала?

      – Не знаю. Что-то про яйцо…

      – Наверно, что у нее голова на яйцо похожа. Ну и злющая у вас бабка – даже Инке гадости говорит.

      Мила училась на несколько классов старше, но частенько после школы они вместе возвращались домой часами и никак не могли расстаться : бродили и болтали о том о сем. Однажды Мила вдруг спохватилась и была расстроена, даже напугана:

      – Я не успела утром застелить постель.

      С Кирой такое происходило частенько, и никаких угрызений совести не вызывало.

      – По-моему , не произошло ничего непоправимого.

      – Ты не понимаешь. Отец в это время приезжает на обед. Увидит – прибьет…

      Тихий молчаливый Отто Генрихович бил дочерей шлангом от стиральной машинки. Возможно, так он давал выход обидам на свою жизнь, в которой все сложилось не так, как у Лео Генриховича – его старшего