Места силы. Шаманские экскурсы. Том 5. Толстой. Боги. Узел русской жизни. Олег Давыдов

на трансперсональную теорию»). Мистики всех времен и народов в один голос твердят о таком единении. И то, что произошло с Николаем, можно описать как причастность к деянию бога военной победы. Или – соучастие в его лихом деле.

      Не надо думать, что мистический опыт Иоанна Креста чем-то выше и лучше мистического опыта Николая Ростова. Механизм единения (со-бытия) в обоих случаях тот же самый. Просто Иоанн и другие известные мистики вразумительно описали свой опыт и таким образом утвердили его как нормативный. А Николай только и знает о мистике, что это – нечто связанное с девичьими гаданиями, посещением церкви и молитвами, в которых чего-то просят. То, что знает Ростов, тоже в своем роде мистика, но – выхолощенная. А объяснить гусару, что в его душе, коне и разящей руке, может сидеть настоящий Марс, – в голову никому не пришло. И вот молодец, который только что был одержим божеством, не может понять, что с ним случилось. «Так только-то и есть всего то, что называется геройством?» А вы чего хотели Николай Ильич? Обряда? Заклинаний? Нет, бог военного счастья может явиться непрошенным.

      Поскольку Николай не имеет ясного представления о том, что такое мистический опыт и как вести себя, когда бог овладевает тобой, он вспоминает это событие как что-то странное, шокируюшее. Тогда как это просто измененное состояние сознание, сон наяву. В некотором смысле эта атака ему и правда приснилась. Я не хочу сказать, что она была нереальна, я лишь хочу подчеркнуть, что она не соответствовала представлениям Николая о повседневной реальности. Дело в том, что состояние сознания, в котором обычно пребывает Ростов, то, что он сам считает своим «я», – это социально обусловленная личность (в психологии Юнга это называется маской или персоной). И ей соответствует реальность, обусловленная требованиями общества, в котором человек сформировался. Социальная личность Ростова ограничена в первую очередь предрассудками того круга, к которому принадлежит его семья.

      Все Ростовы ужасно зависимы от того, что о них скажут, как их увидят, оценят. Например, в начале охоты Николай молится своему богу (христианскому, как он думает, хотя молит его «ради бога»): «Сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах дядюшки, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Взгляд дядюшки – это всевидящее око бога социальной группы, в которую входит Николай. Но овладевает им совсем другой бог. Как только Ростов видит волка, он начисто забывает и бога, которому только что молился, и связанные с ним требования социальной нормы. Происходит переключение на что-то другое, замена социального «я» на – охотничье. Ростова больше не интересует, что скажет дядюшка, он впадает в раж: «Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка». Бог охоты, который вывел матерого на Николая, теперь разворачивает сюжет травли, где главный герой – он сам, бог-охотник, с которым Ростов и отождествился.

      И точно