Фрагменты сожалений. Сергей Блейк

на те, что он испытал в зиму пятилетней давности, и в то же время немного разнились. Одно было понятно: чувства эти тяжелые, давящие, словно в нем рухнула опора, являющая собой смысл к существованию; опора та была надеждой, зародившейся в нем в шестнадцать лет и с годами укрепляющаяся, но подобно карточному домику разлетевшаяся во все стороны под порывом нежданного ветра.

      И все-таки он не хотел сдаваться так просто и принялся разгуливать между коробок, перешагивая те, что пониже, и огибая высокие и наставленные друг на дружку. Он всматривался, если на расстоянии не удавалось разобрать, в каждую надпись на листочках, открывал коробки, если те не были опечатаны скотчем. Осмотрев несколько десятков, только в двух из них обнаружил документы, расфасованные по файлам и папкам, но то были сплошь какие-то договоры – вероятнее всего, с фармацевтическими компаниями и организациями, так или иначе связанными с больницей, – в детали Диме углубляться не хотелось.

      Чем дальше пробирался юноша, тем больше коробок пропускал, причем намеренно, ведь на то, чтобы пересмотреть каждую из них, ушло бы слишком много времени, что было для него непозволительно, потому как женщина могла вернуться в любую минуту. И подойдя уже почти вплотную к стене, он замер, устремив взгляд в пол. Там, из-под маленькой пожелтевшей коробки, что-то выглядывало, какая-то плоская прямоугольная вещица, покрытая густым слоем пыли. Наклонившись, он вытянул ее. Выпрямился, сдул с нее пыль и перевернул. Найденной вещицей оказался пластиковый бейдж – потертый, поблекший, но на лицевой его стороне четко выделялась пропечатанная фотография красивой молодой девушки, сдержанно улыбающейся объективу камеры. А под фотографией: «Лазарева Наталья».

      И вновь сердце Димы запрыгало в груди, а к горлу подступил горький ком. С бейджем в руке он направился в свою палату, более не волнуясь о том, что может на кого-нибудь наткнуться. Там, в палате, закинул полотенце в ящик тумбы, не удосужившись как следует свернуть, улегся на кровать и, глядя на фото девушки, предался воспоминаниям – воспоминаниям приятным, сладостным, но в то же время донельзя болезненным.

* * *

      В тот вечер, когда он проснулся на этой самой койке, в нос ему ударил спертый воздух – помесь запахов лекарств и сырости голых бетонных стен. Подле него на стуле сидела молоденькая медсестра. Она вскочила, чуть не опрокинув стул, едва разборчиво произнесла «он проснулся» и выскочила в коридор. Потом на протяжении длительного времени именно она больше остальных ухаживала за ним – она, та самая Наталья, чьи имя и фамилию он тем же вечером прочитал на ее бейдже.

      Что Диме запомнилось в ней сразу, так это точеные черты лица, маленький шрамик чуть выше уголка рта (как она однажды сама ему поведала, оставшийся еще со школьных лет, когда подралась с хулиганкой), большие зеленые глаза и худоба – не болезненная, но вполне бросающаяся в глаза. Черные волосы почти всегда были собраны в хвост. А еще она обладала приятным, нежным голосом. У Димы не укладывалось в голове,