Город за лесом цвета индиго. Лада Вересова

одноклассников-художников. Вот уж где совсем не видно смысла! Хотя, нет, – на исследовательницу уже стала действовать необычная атмосфера, – если отстраниться от житейской прагматичности, которая во всём диктует необходимость практической пользы, то получается как раз наоборот. Смысл есть, раз так много людей самозабвенно этим занимаются». – Варя и не заметила, как от негативных оценок она постепенно перешла к поиску положительного начала в непонятных действиях учеников: «Даже более того, в этом усматривается чистый, незамутнённый прагматизмом смысл. Но, какой?… На что это похоже? Азбуку Морзе, если ритм воспринимать как закодированный в звуках язык. Оркестр, если за музыкальные инструменты принимать предметы, которыми они пользуются? Надо отдать должное, в творческом размахе и спонтанности им не откажешь. И какие удивительные выражения лиц! Всё же они не банально «стучат», извлекая звуки из всего, что шумит, а делают это обдуманно, глубоко погрузившись в свои мысли. Можно предположить, что они прислушиваются к мелодии души, ритму сердца и пытаются найти ей место в общем звучании! Получается, всё как раз наоборот, в этом – глубокий смысл! Такая аристократическая святая, бескорыстная бесцельность! Это как язык сердца!»

      Отыскав рациональное объяснение загадочным действиям и ещё раз поразившись метаморфозам своих оценок, педагог перевела взгляд на коренастого с пышной копной, как стог сена, русых волос ученика, одиноко стоящего у окна. Внимательно всмотревшись, она увидела, что подросток, предположительно тринадцати лет, как оказалось, не просто неподвижно возвышался над подоконником, а вглядывался в растения, в обилии на нём расположенных в затейливых горшках. Сначала он неподвижно осматривал их, как будто что-то проверял, собирал информацию, потом начинал опрыскивать, подкапывать. И всё это осуществлял медленными, точными размеренными движениями. Было ощущение, что между цветами и человеком, ухаживающим за ними, происходил какой-то диалог: при его приближении, казалось, они слегка покачивались, при отдалении – никли. Варя почему-то окрестила его «хлеборобом», хотя уместнее было бы назвать садоводом. Но что-то в его деятельности вызывало в ней представления о древнем крестьянском труде, в котором имелась не просто любовь к земле и всему, что на ней произрастает, а какое-то непостижимое понимание сути живого.

      «Хоть у кого-то вполне земное, понятное и практически применимое занятие. И, надо же, именно этот ребёнок в одиночестве! Похоже, здешних обитателей больше привлекает абстрактность, а не конкретность. И чем больше странности в действиях, тем многолюднее компания! Хотя нет…Ещё один ученик творит соло!»

      Последний учащийся – этого же возраста рыжеволосый подросток астеничного телосложения – сидел на первой парте первого ряда, рядом с учительским столом. Удивительно, но, находясь ближе всех, он самым последним обратил на себя внимание. Какой-то он был незаметный, как будто сливающийся с существующей средой. Перед ним