Обычный человек Мэтью Лидс. Арсений Шварёв

был очень сильно удивлен.

      С другой же стороны, чему тут дивиться? В те годы в Америке телефонные звонки стали настолько обыденными, что, даже ошибись вы номером, могли бы приятно поболтать с незнакомцем.

      Однако мы снова не о том.

      Он носился по своей маленькой обшарпанной квартире и никак не мог найти, куда же запропастился чёртов телефон. Назойливый, но такой волнующий звон заставлял его метаться из угла в угол, ведь эхо от звонка раздавалось по всей квартире.

      «Боже, от этого звона голова раскалывается», – ругался он про себя. Ещё немного, и звонящий человек бросил бы трубку, но он наконец-то приподнял ту самую кучу газет в углу стола. Хотя, скорее, не приподнял, – отмёл в сторону. По полу разлетелись статьи и вырезки, с которых глядели чёрно-белые лица. Фрэнк Синатра. Дуайт Эйзенхауэр. Элвис Пресли.

      Погляди на такой калейдоскоп какой-нибудь художник или поэт, он бы явно вдохновился и написал что-нибудь красивое. Где же ещё увидишь такие разные судьбы рядом.

      Всё же ему было не до этого. Не до созерцания прекрасного. Пусть даже и вырезанного из газет прекрасного.

      Быстро откашлявшись, будучи ещё сонным, он взглянул на часы. Стрелки только-только перевалили за восемь часов утра. «Боже, и кому я понадобился в такую рань? Вернее, кому я вообще мог понадобиться?» – пронеслось в его голове.

      Телефон в его квартире звонил слишком редко, чтобы не задаваться такими вопросами. На секунду в его голове промелькнула мысль, что на этот раз это уж точно Она. Однако он отмёл этот бред так же быстро, как тот взбрёл в его сонную голову.

      Вообще-то, он правильно сделал, что отбросил эту мысль. Пора бы уже давно забыть. Новый город принёс и новую жизнь. Казалось бы. А ещё, казалось бы, он собирался заниматься здесь любимым делом.

      Пока не совсем срослось.

      Рука его упала на телефонную трубку и медленно её подняла.

      – Алло, я вас слушаю, – произнёс он с искрой любопытства.

      На несколько секунд дыхание замерло. Кто знает, что ему ответят. Секунды тишины, которые могли бы показаться иному впечатлительному меланхолику вечностью, оборвал холодный мужской голос:

      – Здравствуйте. Вас беспокоят из жилищной службы. Ваши счета за квартиру просрочены уже более трёх месяцев. Погасите задолженность, либо мы будем вынуждены сообщить о неуплате.

      После непродолжительной паузы мужчина на другом конце положил трубку.

      Мистер Лидс не положил. Оставаясь стоять в том же положении, он слушал тишину. Упёршись взглядом в проеденную молью картину, висевшую прямо напротив его лица, он о чём-то думал.

      Возможно, о том, что скоро его выселят, возможно, о том, почему жизнь так несправедлива, возможно, о тех снежных горах с картины, а может быть – о том, что всё-таки нужно было брать ту банку кукурузы по скидке неделю назад.

      Впрочем, о чём думал мистер Лидс, стоя ещё три с четвертью минуты с трубкой в руках, знал лишь он сам.

      Так начался очередной день в жизни Мэтью Лидса. С такого знакомого ему чувства – чувства разочарования. Пусть даже настолько маленького.

      Сквозь неплотно закрытое окно в комнату влетел несильный порыв ветра. Однако его хватило, чтобы облететь всю комнату, наведя в ней свои порядки.

      Небольшая картина, на которой был изображен какой-то пёс, слегка покачнулась.

      Ветер сорвал лист календаря, украв у Мэтью Лидса одну из тех маленьких радостей, которые всё ещё оставались в его жизни, – радость отрывать календарные листики и считать дни до 21 июля. До его дня рождения.

      Но, как это ни печально, сегодня было лишь 4 апреля 1954 года. А лист с цифрой 3 упал на пол как раз в то время, когда мистер Лидс обычно пил утренний кофе – в 8:05.

      Филадельфия просыпалась.

2

      Покончив с незамысловатым завтраком, мистер Лидс встал из-за стола и прошёл по узкому короткому коридору. Он стоял в ванной комнате, размеры которой, по меркам того среднего класса, к которому принадлежал каждый третий в Америке 50-х годов, оставляли желать лучшего.

      Ничего страшного, Мэтью Лидс всё равно не принадлежал к той многочисленной армии счастливых людей. Он сводил концы с концами, перебиваясь редкими выступлениями в кабаках. И это несмотря на то, что люди частенько говорили ему: «Саксофонист из тебя никудышный». Возможно, они были правы. А возможно, и не были, ведь контингент в кабаках далеко не всегда соответствовал выпускникам венских консерваторий.

      И правда, откуда им вообще знать? Они и инструмент держать не умеют. Именно поэтому мистеру Лидсу куда больше нравилось, когда в какую-нибудь захудалую «Голубую Лагуну», где этой ночью выступал Мэтью, заглядывал настоящий ценитель.

      Мистер Лидс любил «ценителей». Они понимают куда больше остальных. В музыке уж точно. Хотя, если так подумать, тот, кто понимает что-нибудь в музыке, почти всегда понимает что-нибудь и в жизни.

      Именно «ценители» видели в Мэтью Лидсе то, чего не видят другие. Они видели боль в его игре. Поэтому и оставляли чаевые. Люди любят смотреть на боль, даже