Между нами река. Ольга Брюс

признался Гришка. – Думаем только.

      – Ах, ду-умаете, – обрадовался отец. – Так зачем народ баламутить? А ну, пошли за стол.

      Положив руку на плечо сына, Витя весело крикнул жене.

      – Маш, усаживай гостей! А ты, Толик, заводи свою шарманку!

      Сын Екатерины, высокий парень шестнадцати лет, поставил стул под раскидистой яблоней, на колени – баян и затянул народную песню.

      Женщины сразу ее подхватили. Их звонкие голоса разливались по всему саду и растворялись за пределами соседних улиц. Люди, работая в своих огородах, слушали раскатистые, мелодичные отголоски и улыбались. У кого-то сегодня праздник.

      – Серафим Петрович! – Витя подсел к председателю. – Извини. Сам понимаешь, если баб не занять песней, то они займутся скандалом.

      – Понимаю, – серьёзный мужчина поправлял тугой ремень под увесистым животом.

      – Ну, по маленькой? – подняв стопку с водкой, Виктор дождался, когда Серафим Петрович поднимет свою. – Вздрогнем, – чокнулся с ним и выпил.

      Маша, сжимая тонкие губы, пронзающим взглядом пилила «невестку», сидящую рядом с ее сыном, и глубоко дышала.

      – Маш, пой, – подтолкнула ее Катя. – Пой, когда еще сын на празднике побудет.

      – Ой, моро-оз, моро-о-оз… – затянула Маша, не сводя глаз со Светы.

      Та перешептывалась с Гришей и улыбалась. То прильнет носом к его плечу, то отпрянет и прикроет рот рукой. Хихикает.

      – Злыдня, – бросив подпевать, Мария стиснула зубы.

      – Маш, только не сейчас, слышишь? Не вздумай, Маш, – Катя зорко следила за своей соседкой. – Не порть праздник. Хватит и прошлого. А сейчас забудь и пой.

      – Не до песен мне, – процедила сквозь зубы Маша. Ее нервы были на пределе. – Так бы и вцепилась в нее, оттаскала за космы и измазала навозом. Мне эта семейка поперек горла.

      Ей не давала покоя старая история, которую помнят все жители села Сорокино. Тогда еще и Светланы с Гришкой в проекте не было, а сельские страсти уже вовсю будоражили местные окрестности.

      Уставившись на веселую девицу, Маша сверлила ее глазами и вспоминала своих родителей.

      – Из-за вас они погибли. Из-за вашего семейства я осталась одна, – шипела она, насупив брови.

      Было это давно. В ту пору и солнце светило ярче, и пшеница была колосистее. Что ж, детство… Маленькая Маша улыбалась миру и не знала горя. Ее холили и лелеяли, берегли и души в ней не чаяли. Девочка росла в абсолютной любви и счастье.

      – Манькоу! – бабушка испекла ржаных лепешек и звала внучку обедать. – Где ты, прыгальница?

      Трёхлетняя Маша сидела на траве за домом и разглядывала божью коровку, медленно ползущую по свежему срубу. Какая интересная букашка. Спинка красная, а на ней черные точки. Ползет себе куда-то и не боится.

      – Манька! – Ефросинья заглянула в огород. А вдруг внучка клубнику ест? Эх, нет ее там. – Иди сюда! Да где тебя носит-то?

      Бабуля была доброй. Наверное, добрее ее на свете не было. Поругается немного и тут же улыбнется. Делала вид, будто строгая, но это у нее плохо получалось.

      – Маня! – обойдя весь двор, бабушка