Рагана. Анита Феверс

а потом нарочито медленно выудит два кругляша из невысокой стопки. Обязательно отполирует их об рукав и положит на стол. Скажет:

      – Надеюсь, ты не забыла, что я тебя не задаром жить пустил?

      И усмехнется этак гаденько.

      Разве можно забыть то, что происходит из месяца в месяц, всякий раз разыгрываемое как по-писаному? Мой тяжелый вздох и смиренный кивок тоже выучены, будто роль в балагане глумцов. Я уже наловчилась одновременно подсчитывать иную прибыль – за проданные из-под полы склянки – и в то же время сохранять покорное выражение лица. Хотя порой так хотелось вскочить, наорать на старика, стукнуть кулаком по столу и забрать свои кровные… Я ведь нанималась в его лавочку травницей, а не прошло и пары месяцев, как на меня повесили составление лекарств, уборку и ведение амбарной книги. За весь мой труд Игнотий благосклонно позволил жить на чердаке не за четыре серебрушки, а за две. Впору бы послать его куда подальше… Увы – старый хрыч был и правда талантливым лекарем. Я надеялась научиться у него врачебным хитростям, но вот загвоздка – он не брал подмастерьев. Зато ему нужна была травница, а позже, когда очередная девка-чернавка сбежала с проклятиями, – и та, кто будет следить за хозяйством.

      Вот поэтому я и оказалась в полночь за дубовым столом с зелеными по локоть руками. Я надеялась, что отмыть их удастся: некоторые смеси въедались в кожу так цепко, что я всерьез предлагала Игнотию красить ими заборы. Он, правда, честил меня безмозглой девицей, не понимающей истинную цену лекарств, и предложение с негодованием отвергал. Я же втихую проверяла свои догадки, записывала удачные смеси и хранила рецепты в заветном кожаном тубусе с замочком. Его я не показывала никому и прятала в надежном месте, надеясь когда-нибудь обменять записи на звонкие золотые монетки-жароптицы, или попросту жарки.

      Я со стоном разогнулась, потирая поясницу. Последняя бутылочка была закупорена и водворена в ящик, где уже стояли ее товарки. Я с тоской оглядела разруху, оставшуюся после работы, и, грешным делом, подумала, не поджечь ли всю лавочку, лишь бы не браться за веник и тряпку. Оттягивая время, скрутила волосы в пучок и спрятала под косынку, чтобы не мешались при уборке или поджоге – как пойдет.

      Но моим разрушительным планам не суждено было сбыться. В дверь заколотили, потом стук перешел на протестующе задребезжавшее окно – Игнотий мог себе позволить настоящее стекло, – и свет луны закрыло чье-то искаженное мукой лицо.

      В Полесье, где я провела последний год, смешивая травы и исписывая тяжелую амбарную книгу цифрами, меня воспринимали как девочку на побегушках при Игнотии. Посмеивались, но привечали, особого уважения не выказывали, но и не беспокоили. Мне того было довольно. Сила, дремавшая во мне, просыпалась нечасто, но, когда это случалось, никто не хватал меня за руку, если вдруг я отправлялась в трущобы, чтобы отнести несколько кульков травяных сборов живущим там детям. О том, как еще я им помогала, никто и не догадывался.

      Если кто-то явился посреди