Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации. Александр Лавров

и прежде всего он ощущал ограниченность человека во всех его ощущениях, как в деятельности познания, так и в деятельности инстинктов. Первоначальным источником душевной боли была для него зависимость всех предметов восприятия и желания от не им установленных порядков. Тоска Баратынского – это жажда бесконечного бытия, бесконечного счастья и свободы и сознание ограниченности и конечности всех предметов ощущения – воли и разума».[93]

      Баратынский чрезвычайно близок Коневскому в равной мере как содержанием и тональностью поэтических медитаций, так и самим творческим методом, в котором главенствующую роль играло рефлектирующее начало:

      Всё мысль да мысль! Художник бедный слова!

      О жрец ее! тебе забвенья нет;

      Всё тут, да тут и человек, и свет,

      И смерть, и жизнь, и правда без покрова.

      Резец, орган, кисть! счастлив, кто влеком

      К ним чувственным, за грань их не ступая!

      Есть хмель ему на празднике мирском!

      Но пред тобой, как пред нагим мечом,

      Мысль, острый луч! бледнеет жизнь земная.

      Апология мысли, провозглашаемая в этом стихотворении Баратынского, всецело отвечает магистральным и сокровеннейшим творческим идеалам Коневского. Столь же привлекательна для молодого поэта-символиста явленная здесь словесная фактура с ее четко обозначенными семантическими контурами в прямых номинациях и в метафорических уподоблениях; отвечает его личным предпочтениям и утяжеленный стих: пятистопный ямб у Баратынского интенсивно дополняется сверхсхемными ударениями – спондеями (выше соответствующие лексемы выделены курсивом), и Коневской в собственных поэтических опытах продемонстрирует аналогичную склонность: «Ты слово знал. В нем свет, в нем жар, в нем – влаги бой» («Старшие богатыри», II) – к шести ударным слогам строки шестистопного ямба добавляются три сверхсхемных ударения. Н. Л. Степанов справедливо заключает: «От Баратынского у Коневского подчеркнутая точность словоупотребления и образа, сочетающаяся с некоторой риторичностью стиха, которая отличает такие “раздумья” Баратынского, как “Последняя смерть” или “Осень” с их архаическим словарем и торжественностью одической интонации. Такие стихи Коневского, как, например, “По дням”:

      Сияющие дни, родные встречи,

      И днесь, и искони –

      Постигну ль тайну ясной вашей речи,

      Сияющие дни?

(С. 135) –

      кажутся как бы написанными современником Баратынского. Даже самая строфическая форма и размер этого стихотворения Коневского воспроизводит аналогичную систему стихотворения Баратынского (чередование пятистопного и трехстопного ямба):

      На что вы, дни! Юдольный мир явленья

      Свои не изменит!

      Точно так же и словарь Коневского (“юдоль”, “селянин”, “дебри”, “краса”, “злак” и т. д.) восходит к стихам Баратынского».[94]

      Как и для Баратынского,

93

Там же. Л. 33.

94

Литературное наследство. Т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 4. С. 192.