Гроза. Бесприданница. За чем пойдёшь, то и найдёшь (Женитьба Бальзаминова). Александр Островский

сударь! Нищих оделяет, а домашних заела совсем.

      Молчание.

      Только б мне, сударь, перпету-мобиль найти!

      Борис. Что ж бы вы сделали?

      Кулигин. Как же, сударь! Ведь англичане миллион дают; я бы все деньги для общества и употребил, для поддержки. Работу надо дать мещанству-то. А то руки есть, а работать нечего.

      Борис. А вы надеетесь найти перпетуум-мобиле?

      Кулигин. Непременно, сударь! Вот только бы теперь на модели деньжонками раздобыться. Прощайте, сударь! (Уходит.)

Явление четвертое

      Борис (один). Жаль его разочаровывать-то! Какой хороший человек! Мечтает себе – и счастлив. А мне, видно, так и загубить свою молодость в этой трущобе. Уж ведь совсем убитый хожу, а тут еще дурь в голову лезет! Ну, к чему пристало! Мне ли уж нежности заводить? Загнан, забит, а тут еще сдуру-то влюбляться вздумал. Да в кого? В женщину, с которой даже и поговорить-то никогда не удастся! (Молчание.) А все-таки нейдет она у меня из головы, хоть ты что хочешь. Вот она! Идет с мужем, ну, и свекровь с ними! Ну, не дурак ли я? Погляди из-за угла, да и ступай домой. (Уходит.)

      С противоположной стороны входят Кабанова, Кабанов, Катерина и Варвара.

Явление пятое

      Кабанова, Кабанов, Катерина и Варвара.

      Кабанова. Если ты хочешь мать послушать, так ты, как приедешь туда, сделай так, как я тебе приказывала.

      Кабанов. Да как же я могу, маменька, вас ослушаться!

      Кабанова. Не очень-то нынче старших уважают.

      Варвара (про себя). Не уважишь тебя, как же!

      Кабанов. Я, кажется, маменька, из вашей воли ни на шаг.

      Кабанова. Поверила бы я тебе, мой друг, кабы своими глазами не видала да своими ушами не слыхала, каково теперь стало почтение родителям от детей-то! Хоть бы то-то помнили, сколько матери болезней от детей переносят.

      Кабанов. Я, маменька…

      Кабанова. Если родительница что когда и обидное, по вашей гордости, скажет, так, я думаю, можно бы перенести! А, как ты думаешь?

      Кабанов. Да когда же я, маменька, не переносил от вас?

      Кабанова. Мать стара, глупа; ну, а вы, молодые люди, умные, не должны с нас, дураков, и взыскивать.

      Кабанов (вздыхая, в сторону). Ах ты, господи. (Матери.) Да смеем ли мы, маменька, подумать!

      Кабанова. Ведь от любви родители и строги-то к вам бывают, от любви вас и бранят-то, все думают добру научить. Ну, а это нынче не нравится. И пойдут детки-то по людям славить, что мать ворчунья, что мать проходу не дает, со свету сживает. А сохрани господи, каким-нибудь словом снохе не угодить, ну и пошел разговор, что свекровь заела совсем.

      Кабанов. Нешто, маменька, кто говорит про вас?

      Кабанова. Не слыхала, мой друг, не слыхала, лгать не хочу. Уж кабы я слышала, я бы с тобой, мой милый, тогда не так заговорила. (Вздыхает.) Ох, грех тяжкий! Вот долго ли согрешить-то! Разговор близкий сердцу пойдет, ну и согрешишь, рассердишься. Нет, мой друг, говори что хочешь про меня. Никому не закажешь говорить: в глаза не посмеют, так за глаза станут.

      Кабанов. Да отсохни язык…

      Кабанова. Полно, полно, не божись!