Асьенда. Изабель Каньяс

сделала шаг назад и стала разворачиваться, чтобы пойти обратно к дому, но даже мышцы отказывались это делать. Меньше всего на свете мне хотелось возвращаться туда и снова ощущать на себе тяжесть.

      Хуана нехотя последовала за мной, а Палома за ней. Каждый раз, оборачиваясь через плечо, я видела, что Палома – настороженная, как гончая, – прожигает взглядом дыру в затылке Хуаны.

      Когда мы вернулись к дому и свернули в сторону северного крыла, Хуана вся будто посерела, стала медлительнее, и мне даже пришлось рявкнуть на нее два раза, чтобы та поторапливалась.

      Вместо того чтобы повернуть направо и пойти в мою спальню, как мы сделали с Хуаной вчера перед тем, как обнаружить вещи, вымокшие в крови, я повернула налево – к северному крылу и разрушенной стене.

      Мои заметки так и лежали на полу в проходе, карандаш валялся в нескольких метрах от них.

      Но стена была целой. Нетронутой.

      – Нет… – прошептала я. – Но…

      Хуана с Паломой остановились, пока я понеслась дальше по проходу, проводя пальцами по стене, – по той самой стене, из которой я собственноручно вытянула кирпичи и из-за которой в переполохе чуть не оказалась задавлена. Стена была прохладной и сухой, но теперь я не видела кладки.

      – Нет!

      Я ударила по стене ладонью левой руки и прикусила губу, когда грубая штукатурка врезалась в кожу. Штукатурка. Не известковая побелка. Не может быть… Я побежала дальше, ощупывая стены в поисках кирпичей и побелки, которая осела на мне пылью. Ради всего святого, на ладонях до сих пор оставались белые следы! Я остановилась в том месте, где на меня чуть не обрушилась стена, и от разочарования шлепнула по стене ладонями.

      – Донья… – начала было Палома.

      – Оно было здесь! – Я вихрем налетела на них. – В стене была дыра, а там – тело. Там был мертвый человек! Кто-то замуровал его в стену. Оно было здесь, клянусь вам.

      Глаза их расширились, но не от страха. В них мелькнуло что-то другое.

      Они думали, я сошла с ума.

      Удары сердца отдавались у меня в горле.

      – Это правда! – прокричала я. – Я прислонилась к стене, и она стала рушиться. Это правда!

      К глазам подступили слезы, горло сжалось от разочарования. Я подобрала с пола свои заметки и отброшенный карандаш и сделала так, как и тогда – прислонила бумагу и начала писать.

      Прочная стена насмехалась надо мной.

      Хуана подняла одну бровь.

      – Что это такое? – поинтересовалась она, взглядом указав на мои заметки, после чего подошла ближе и заглянула мне через плечо.

      – Список для Родольфо. Я хочу обставить дом и привести его в надлежащий вид. Почему вы меня не слушаете?

      Хуана просмотрела список: заметки о столичных торговцах фарфором и плитке «талавера» из Пуэблы, напоминание спросить маму о заморских коврах.

      Ее лицо сделалось черствым. Но, повернувшись к Паломе, Хуана натянула на себя маску радушия.

      – Вчера донья Беатрис испытала потрясение, – сказала она мягким голосом, будто мама, оправдывающаяся за истерику своего плачущего