Солнце и Замок. Джин Вулф

я. – Расставшись со мной, вы отправитесь вдоль тока времени вспять, в прошлое, и потому этот раз для вас первый, а для меня, как ни жаль, станет последним. При первой встрече ты сказала: «Добро пожаловать! Для нас нет радости большей, чем радость встречи с тобой, Севериан», – а перед расставанием погрустнела. Я это прекрасно помню – я все помню великолепно, как тебе некогда было известно. К примеру, как ты перед взлетом помахала с борта вашего корабля мне, оставшемуся на крыше замка Бальдандерса под проливным дождем.

      – Памятью сродни твоей может похвастать лишь Оссипаго, – прошептала Фамулим, – но этой встречи я не забуду.

      – Значит, настал мой черед сказать «добро пожаловать»… и мой черед тосковать: ведь нас ждет разлука. Я знаю вас уже больше десяти лет и знаю, что жуткие лица под этими масками тоже всего лишь маски – в день первой встречи Фамулим сняла и ту и другую, и уже не впервые, хотя тогда я этого еще не понимал. Знаю, что Оссипаго – машина, но не такая ловкая, проворная, как Сидеро; он ведь, сдается мне, тоже машина, а не человек…

      – Его имя означает «железо», – впервые подал голос Оссипаго. – Правда, лично я с ним незнаком.

      – А твое означает «растящий кости». Ты заботился о Барбате и Фамулим в детстве, присматривал, чтобы они были сыты и ухожены, и с тех пор остаешься при них. Об этом мне как-то рассказывала Фамулим.

      – Вот мы и пришли, – объявил Барбат, распахнув передо мной дверь.

      В детстве нам представляется, будто любая неотворенная дверь может вести к чуду, в края, непохожие ни на одно из знакомых мест. Отчего? Оттого, что в детстве нередко так и случается: не знающий ничего, кроме родного дома, малыш приходит в восторг от всего нового, тогда как взрослому новизна привычна. Когда я был всего лишь мальчишкой, дверь одного мавзолея казалась мне вратами в сказку, и, переступая порог, я отнюдь не разочаровывался. Здесь, на корабле, не ведая о нем ничего, я вновь стал ребенком, для которого все вокруг внове.

      Покои, куда ввел меня Барбат, оказались для взрослого Севериана – Автарха Севериана, обладателя всего жизненного опыта Теклы, и прежнего Автарха, и еще доброй сотни самых разных людей – чудом не меньшим, чем в детские годы тот мавзолей. Тут крайне велик соблазн написать, будто я переступил границу подводного царства, но это было не так. Скорее, мы словно бы погрузились… не в воду, но в некую иную жидкость, являвшую собой точно такой же другой мир, как глубины морские в отношении Урд, хотя, может статься, нас и впрямь со всех сторон окружила вода, однако ж настолько холодная, что в любом из озер Содружества немедля застыла бы льдом.

      Полагаю, такое впечатление создавал свет – свет, ледяной ветер, гулявший по залу, чудом не замерзая на лету, да множество самых разных цветов, нежнейших оттенков зеленого, плавно переходящего где в черный, где в синий: виридиан, берилл, аквамарин с вкраплениями мрачновато, тускло поблескивавшего золота и пожелтевшей от времени слоновой кости.

      Меблировка покоев нисколько не походила на мебель в нашем, человеческом понимании. Составляли ее пестрые