Да запылают костры!. Вальтер Литвин

вырвал из мыслей. Он не мог заставить себя пошевелиться, а события проносились мимо, подобно степному ветру. Куова решил, что он сходит с ума, ведь окружение казалось совершенно чуждым и в то же время таким родным: и неумелые рисунки крылатых ирбисов на стенах, и молодой человек с золотистой кожей, глядящий на небо, словно возносил хвалу Солнцу; и доносившиеся издалека звуки базара, которые ни с чем не спутать.

      Но вот за спиной раздался протяжный утробный рёв – и Куова отскочил в сторону, налетев на возмущённого прохожего. По дороге прогрохотала чёрная колесница, но без вола или коня, а движимая некой неведомой силой. Никто вокруг не придавал этому значения, а Куова потратил остаток дня, наблюдая за чудными и рычащими повозками, но так и не сумел разгадать их секрет. Эти творения поразили его до глубины души.

      Утром следующего дня Куова проснулся от трескучего голоса над головой. Он резко поднялся и принялся тревожно озираться по сторонам, однако поблизости не было никого, хотя голос продолжал звучать. Неужто продолжение снов о неизведанном? Куова поднял глаза – и увидел на вершине невысокого столба два металлических цветка и осознал, что голос принадлежит им. Но разве возможно вдохнуть жизнь в то, что никогда не было живым? Их речь не отличалась от речи горожан – такой же таинственной и непонятной, хотя отдельные слова и конструкции казались знакомыми, что лишь запутывало сильнее. Вдруг голос умолк, а вместо него сквозь незримые рты зазвучала музыка. Время от времени одна мелодия сменяла другую, и это оказалось настолько чарующим явлением, что солнце вошло в зенит, когда Куова наконец продолжил свой путь.

      Тем же вечером Куова присел на камень в саду, разбитом прямо посреди улицы, и стал наблюдать, как гонятся друг за другом стрелки на белом циферблате. Он сразу понял, что это часы, но – удивительно! – они не нуждались в солнечном свете. Стрелки показывали далеко за полночь, когда сну удалось оторвать его от этого завораживающего зрелища.

      Новый день принёс с собой прорывающееся из недр разума отчаяние. Тело послушно выполняло любой каприз своего хозяина, но ощущалось при этом чужеродным, точно неудобные одежды. В тяжёлые минуты Куова попросту отдавал себя людскому потоку и, подобно выброшенной в реку дощечке, плыл по шумным улицам, не думая ни о чём и не глядя по сторонам. И лишь в редкие моменты он выныривал в охряных садах или узких проходах, чтобы, закрыв лицо руками, будто молитву повторять одну-единственную фразу: «Всё повторяется… Я вижу, всё повторяется».

      Он бесцельно брёл по улицам Алулима. Его отчаяние перетекало в безумную апатию. В конце концов он перестал замечать прохожих; он сталкивался с ними, не обращая внимания на ответные толчки и гневную ругань. В поиске маленьких уличных фонтанов, из которых можно было напиться, потерял всякий смысл. Все потребности отошли на другой план, остались лишь тени города, воспоминания о прошлом и бегущие друг за другом часы.

      «Зачем я здесь нужен?»

      Когда солнце сползло до середины небосвода, он миновал несколько