Чеченский след. Фридрих Незнанский

мне боль твою, – седой сложил ладони перед лицом, – брат и учитель.

      Аслан тщательно прожевал кусок хлеба, размягчая его водой до состояния жидкой кашицы. На собственном печальном опыте он знал, что будет, если глотать, как хочется, не сдерживаясь, большими кусками – много и сразу! Живот будет крутить и нестерпимо резать!

      – Мы неделю сидели в окопах без крошки еды, – сказал голос из темноты. – В окружении. Немцы нас даже не обстреливали. Они знали, что мы сами передохнем. Кто-то не выдержал, застрелился. Кто-то раньше сам собою умер. Когда нас отбили, освободили, вывели к своим, то оказалось, что выжили только двадцать три человека. Из ста… Так вот нас разоружили и окружили колючей проволокой, чтоб никто не мог к нам приблизиться, покормить. Первый раз дали по нескольку глотков воды. Потом, через полчаса, кусочек хлеба, размоченный в воде… Еще через час по столовой ложке жидкой каши. А одному солдатику повезло. На раздаче стоял его земляк, то ли черемис, то ли хант. Какой-то редкой национальности. Ну он ему по-свойски… Побольше каши дал. Потом еще и добавил.

      – Заворот кишок? – спросил седой.

      – Часа два мучился, – подтвердил голос из темноты. – Орал, крутился по земле. Его пытались промыть, вызвать рвоту или как там еще? Ничего не смогли сделать.

      – Да, – вздохнул седой, – за долгую жизнь много испытаний прошли вы, много чужой и своей крови пролить пришлось.

      – Простите, – Аслан вежливо спросил учителя, – вы воевали в Отечественную?

      – А как же! – С гордостью ответил за него седой. – Воевал! Был сыном полка. И вот видишь, куда занесло под конец жизни…

      – Когда я вернулся с фронта, – начал рассказ голос в темноте, – даже не стал в пустой дом заходить. Чтоб сердце злом не наполнить. Сразу сбежал в горы. Пастухам помогал, скот пас. Даже жена у меня была! Я в горах по-прежнему жил. А она – внизу. Иногда приходила. И родные ее ко мне приходили, уговаривали вернуться. Не стал. Зачем беду искать? Мы и так хорошо жили. Только детей редко видел. Они с людьми в ауле жили. В школу ходили. Дочка без меня замуж вышла, сын женился. А тут и внук вырос. Школу закончил. Не выдержал я этого! Спустился к людям! Поверил… Весной девяносто первого года.

      – И что дальше?

      – Стали из меня легенду антисоветскую делать, всюду пихать в президиум! Всем я стал нужен!

      – Разве это плохо?

      – Да… Теперь они в горы ушли. А я, старый дурак, смерти жду в камере.

      – Вы еще сто лет проживете, – проговорил седой. – Будет еще праздник жизни!

      – Буди Мурата, – приказал старик из темноты. – Пусть мальчишка поспит. Через час разбудите его и меня. Мы поедим немножко. И еще часок поспим.

      Так и началась бутырская тюремная жизнь Аслана Магомадова.

      К вечеру того же дня он немного оклемался. Поел, поспал.

      – Ты чему учил детей в школе? – допытывался старик.

      – Английскому языку.

      – Я же говорил! – обрадовался седой. – Я же вспомнил, что он был у Бараева переводчиком! Там я его и видел.

      Когда Аслан немного обжился и разобрался, кто есть кто, оказалось, что в многолюдной камере больше всего совершенно