Цефеиды. Андромеда. Ханна Ким

этот разговор. Не хочется настолько, что Мингю готов лечь спать прямо тут, на пол, и свернуться калачиком.

      – Промолчать о чем?

      Он подходит ближе и пихает Чонхо обеими руками, снова и снова, пока тот не оказывается на другом конце кровати. Забирается на нее сам, заматывается в одеяло и делает вид, что не ощущает эти чужие волны негодования. Думает сначала, что Чонхо все-таки решит продолжить донимать его расспросами, но тот молча ложится рядом, повернувшись к нему спиной.

      Спустя долгую минуту Мингю чувствует, как его довольно ощутимо пинают – от досады, видимо. Он морщится и делает то же самое. Ответки от Чонхо не следует, поэтому Мингю закрывает глаза, шумно вздыхая.

      Если бы кто-нибудь сказал ему, что теперь делать дальше.

      Он сидит на гладко застеленной больничной койке спиной к двери и таращится на задернутые жалюзи. В палате темно, но ему хочется, чтобы стало еще темнее – и чтобы ни один солнечный луч не проникал в помещение со стороны окна. Мингю прикладывается к бутылке соджу, которая стремительно пустеет, и коротко смеется с нотками истерики на выдохе.

      Запястья нестерпимо жжет. Он знает, что на коже расплываются лиловые синяки – прямо как чертово небо на закате. Внутри – пустота. Ничего совершенно, кроме звона, надрывающего уши изнутри, и сгустков тьмы в крови, которые мажут гарью по венам.

      И так удивительно похуй на все вокруг. На себя – тоже. Сколько нужно выпить алкоголя, чтобы умереть от отравления? Ему хочется проверить.

      Дверь за спиной открывается, и он слышит тихие шаги. Кто-то останавливается позади койки, но Мингю не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто это. Слышится тяжелый вздох.

      – Тебе нельзя тут быть.

      – Еще бы мне было дело до этого.

      – Мингю, – чужой голос кажется строгим, но он никак не реагирует, продолжая впиваться взглядом в жалюзи на окне, – иди домой.

      – У меня больше нет дома.

      За вторым вздохом опять слышатся шаги. Он моргает, когда окно перед ним загораживает женский силуэт. Смотрит на белый больничный халат и морщится – слишком ярко даже в потемках. Мингю отпивает из бутылки и усмехается: криво, горько. Девушка достает руки из карманов халата и подходит к окну, поднимает жалюзи. Он шипит, прикрывая глаза свободной рукой.

      – Смотри, – она указывает на улицу, – мир все еще на месте.

      – Да что ты понимаешь? – на повышенных тонах спрашивает он, убирая руку от лица. – Ни черта он не на месте!

      – Может, и не понимаю, – девушка поджимает губы, – но мне, по крайней мере, не все равно.

      – И что мне с твоего сочувствия? – Мингю кривится и отворачивает голову. – Оно мне семью вернет?

      Она смотрит на него какое-то время, а затем переводит взгляд в окно. Думает о чем-то, судя по близко сведенный бровям, и теребит воротник белого халата с именным бейджиком сбоку. Мингю хочется, чтобы она ушла, но знает, что этого не произойдет – не сейчас. Значит, уйти должен он – и никогда больше не возвращаться.

      – Не делай того, о чем потом пожалеешь, – говорит