Я (почти) в порядке. Лиса Кросс-Смит

казалось, он никогда ни о чем не волновался. Просто сидел в забегаловке за чашечкой кофе. В обычной байковой рубашке в крупную красно-черную клетку, вполне подходящей для сбора яблок, новая куртка висела на спинке стула, ботинки намокли, но высохнут. Все в конце концов высыхает. Все хорошо. Расслабиться. Расправить плечи.

      – Куртку я купил утром. На мосту – что было, то и было. А это – здесь и сейчас, – сказал он так, будто другого ответа и быть не могло. Его миролюбивый вид успокаивал ее, ей хотелось сохранить это чувство, накрыть его стаканчиком.

      – Итак, твоя семья из Клементины, а сам ты – нет?

      – Я там родился.

      – А с семьей совсем не общаешься? Нет желания с ними поговорить?

      – Сейчас – нет.

      – О’кей. Можно, спрошу, сколько тебе лет?

      – Можно, я спрошу, сколько лет тебе? – Он поднял бровь.

      – О’кей. Не хочешь говорить. Тогда скажи: хочешь еще кофе? Могу заказать тебе добавку, я тоже выпью, – предложила она, взяв его стаканчик, где оставалась еще половина кофе.

      – Конечно. Спасибо.

      Оказавшись у прилавка, спиной к нему, она пощупала свой карман, удостоверившись, что листки из его куртки были на месте. Она наполнила стаканчики, совершила ритуальные действия у стойки с добавками, отдала ему кофе. Без молока. Ее прежнее беспокойство улетучилось, ей хотелось сложить ладони рупором и сказать «вернись» на беспокойный кораблик, потому что так было правильно. Ей «следовало» беспокоиться. Неужели она «настолько» одинока? У нее приличная работа, хороший дом, кошки, родители, брат с невесткой и куча родных и друзей в списке контактов. У нее Айша и шкаф с продуктами – от этого ей было лучше и спокойнее за мир. Когда ушло беспокойство, она ощутила себя безрассудной, и от этого чувства безрассудство только росло, приводя ее к самому страшному, самому захватывающему – к ощущению свободы.

      – Мне сорок, – сев напротив, сказала она.

      – Мне тридцать один, – сказал он. Долой еще одну одежку.

      Талли под столом теребила в кармане сложенные листки, ею завладело чувство вины за то, что стащила их. Нужно вернуть их, это не ее дело.

      – Ух, какой молодой! – сказала она. Жизнерадостно сказала. Пусть ему передастся. Она исходила желанием познакомиться с ним ближе, распутать то, чем там так туго стянуто его сердце. Мост был ей небезразличен. Как бы там ни было, ему есть ради чего жить. Пусть разобщенная, но у него в Клементине семья. Сам он показался ей умным и интересным. Она из кожи вон лезла, чтобы каждому обеспечить кредит доверия.

      – Чувствую себя старым, – сказал он.

      – Я тоже иногда.

      – Зачем ты меня остановила? – спросил он. В глазах неизбывная печаль. Как будто на них упала тень. Молящие глаза. Как у Христа в терновом венце на картине, написанной маслом.

      – Ты мне не безразличен. Я не хочу, чтобы ты умер. Я… так рада, что ты не прыгнул.

      Он