Плохим мальчикам нравятся хорошие девочки. Ирина Муравская

Ни тебе, ни мне это не нужно, – бросает мне едко и демонстративно уходит к другому кольцу.

      Шах и мат, Сорокин. Шах и мат. Стой и обтекай.

* * *

      Мне не нравится ее подруженция. Беспардонная, бесцеремонная и назойливая. Вечно мельтешит поблизости, и что бесит особенно – от Алисы ни на шаг не отходит. Будто приклеилась.

      Пытаешься попробовать подловить ту где-то одну, так хрена лысого. В кафетерии, в коридоре на заднем дворике. Даже в туалет эти кумушки ходят вместе.

      Понятно, что ее телохранительница не настолько «сила и мощь», что прям вообще не подберешься ближе, но бляха муха. Верните те славные времена, когда блондинка была одна-одинешенька.

      Не придумав ничего лучше, в пятницу перед обедом ловлю проходящую мимо кабинета физики Чижову и затаскиваю внутрь, бросив Скворечнику, офигевшей и уже готовой начать возмущаться:

      – Не ори. Нам надо поговорить.

      Реально ведь надо.

      Именно для этого, а вовсе не для того, чтобы поиметь малую на столе в окружении пробирок, отрезаю нас сейчас от всех посторонних захлопнувшейся дверью. Мог бы, на ключ запер, но ключа, увы, нет.

      – Нельзя как-то поаккуратнее? Вежливо там попросить, – заправляя вылезший из юбки край рубашки, недовольно замечает Алиса.

      Даже не орет. Какая умная девочка.

      – А ты бы пошла, вежливо-то?

      – Как знать. Уже не проверим. Чего надо?

      – Не злись.

      – Не злюсь. Так чего надо?

      – Сказал же: надо, чтоб ты не злилась.

      На меня скептически вскидывают пронзительные в своей синеве кукольные глазенки. Она, кстати, снова в линзах. Жаль.

      – Это шутка?

      – Я похож на шутника?

      – Не очень.

      – Ну вот. Значит, не шучу.

      – Эм… Ну окей. Не злюсь. Я свободна?

      Подпираю дверь ногой, не давая ей выйти. А то уже за ручку взялась.

      – Не совсем.

      – Что еще?

      – Ты как?

      – Лучше всех. Не видно?

      Видно. Даже очень. Она по определению тут лучше всех. И симпатичнее всех, но суть не в том.

      – Ты это… – Черт, почему мне с таким трудом даются объяснения? – Короче, если кто что вякать будет, мне скажи. Разберемся.

      Женский скептицизм плавно перетекает в недоумение.

      – И кто же, что и о чем должен вякать?

      – Кто знает. Тут у каждого второго вместо мозгов сено. За ними станется.

      Слабая улыбка понимания наконец мелькает на миниатюрном личике.

      – Какое очаровательное зрелище: Виктор Сорокин смущен. Можно сфоткать на память?

      – Да никто не смущается, – растерянно чешу репу. – Просто я ж наверняка не знаю. При мне не базарят, очкуют.

      – По поводу чего? А. Ты, наверное, про свой стремительно остудившийся пыл и недельный игнор?

      – То есть сплетни все-таки ходят?

      – Сплетни ходят всегда. Они были до тебя и будут после. Это единственное развлечение здесь. Ты еще этого не понял?

      – Понял. Потому и кулаки постоянно чешутся.

      – У меня не чешутся. Знаешь, почему? Потому что я не страдаю манией вбивать в других свою правоту. Достаточно того, что