Время памяти. Книга первая. Ирина Юльевна Енц

от меня. Я услышала, как на крыльце он разговаривал с Хуккой. Что-то тихо наговаривал псу, а тот в ответ тоненько и радостно повизгивал. По неясной причине, мне стало обидно. Услышав, как стукнула калитка, вышла на крыльцо. Хукка, стоявший в это время у забора, и провожавший деда взглядом, немедленно кинулся ко мне. Стал ластиться, толкая меня своим носом. Я поглаживала собаку, трепала у него за ушами, а сама ворчала:

      – Что, сговорились у меня за спиной? Дед Авдей, конечно, можно сказать, твой крестный, но так и я, вроде бы как, не чужая тебе. А ты как его только увидишь, сразу про меня забываешь. Думаешь, мне не обидно?! А между прочим, этот старый пенек от меня что-то скрывает… Что-то очень важное. Это я нутром чую…

      Подумав, что, вроде, высказала все свои обиды собаке, и больше сказать мне уже нечего, направилась в дом. Сегодня еще нужно было закончить монографию, и успеть отправить ее в Академию. А там оставалось работы – начать, да кончить. Обложившись книгами, я усердно трудилась несколько часов подряд. Работа шла ни шатко, ни валко. Мысли мои улетали Бог знает куда. Точнее, я знала, куда они улетают, но легче от этого не было. В конце концов, я плюнула на все. Все равно, почтовое отделение скоро закроется, и я, по любому, уже ничего и никуда сегодня отправить не смогу.

      Меня словно магнитом тянуло к бабкиному сундуку. Я пыталась себя убедить, что я там уже знаю каждую букву в этих книгах, каждую мелочь, лежащую на дне сундука. Но эта тяга была сильнее меня. В конце концов, я перестала сопротивляться, и решительно направилась в бывшую бабушкину комнату. Впрочем, почему, бывшую. То, что Бабуля там уже не жила, ничего не меняло. Там все оставалось, как и при ее жизни. Заходила я туда довольно редко. Только, если надо было какой-нибудь заковыристый рецепт посмотреть или напомнить слова заговора. Да еще, пыль стереть, да полы помыть. И неизменно, с весны до поздней осени там стоял букет живых цветов в глиняной пузатой вазе, которую дед-умелец сам сотворил из местной глины и сам в печи ее и обжег. А зимой я ставила либо хвойную веточку, либо веточку березы. Бабушка Айникки любила только живые растения. Пластик не переносила не в каком виде. И даже, умирая, попросила меня, никаких пластмассовых цветов на ее могиле чтобы рядом не было.

      Присев на корточки возле сундука, я, как в детстве, принялась рассматривать резных животных по его бокам, почему-то опасаясь прикасаться к ним пальцами. Как ни странно, это занятие захватило меня. Я словно сама бежала рядом со всеми этими рысями и медведями, и дикий ужас охватывал меня от чувства надвигающейся катастрофы. В себя я пришла от того, что в сенях скребся в дверь Хукка. Я встала с пола, на который плюхнулась, сама не знаю в какой момент моего сидения рядом с сундуком. Интересно, сколько же я тут сижу? Вот же глупость какая! Ноги затекли и теперь покалывали, словно мелкими иголочками. А с улицы раздался звук мотоцикла. Вышла на крыльцо. Ну точно, похоже, участковый пылит. А мой пес вдруг, почему-то жалобно скулил на крыльце, прижимаясь к моим ногам.

      – Ты чего, Хукка? Это вон участковый опять с дедом Авдеем приехали. Болящего