Добрая сказка для взрослых. Татьяна Михася

было. Он давно перестал надеяться раствориться в любимых глазах: чаще всего в этом не было необходимости, иногда откровенно мешало, а в некоторых случаях было категорически противопоказано.

      – У тебя есть семья, красавица жена, хорошие детки. Что еще надо? Живи и радуйся.

      Он и сам так часто думал, вернее, уговаривал себя, особенно после близости с женой, или общения с детьми, или больших семейных праздников, которые любил устраивать в своем загородном доме, куда съезжались родственники и друзья, творя эйфорию счастья. Но все это вызывало лишь временную анестезию.

      – Пап, я все ищу… Хочу, чтобы было, как у нас с Лялей. Но оказывается, так может быть только с ней.

      – Значит, надо поговорить, объяснить, на то вам дана речь.

      – Если надо объяснять, то объяснять не надо.

      – Никогда не понимал этой твоей абракадабры.

      Он считал, что любовь между мужчиной и женщиной – самая невербальная область человеческих отношений. Влюбленные понимают друг друга с полувзгляда и полужеста, а слова, так важные для научных дискуссий, обсуждения бизнес-планов, предвыборной агитации и пр., для них вторичны. Каким суррогатом можно заменить всполох любимых глаз при встрече или нежданное касание, рождающее сладкую дрожь по телу? Неужто банальным: «Я тебя хочу»? Мало того, любящие люди способны понимать друг друга без участия органов чувств, через возникающее между ними некое намагниченное поле. Если между Ним и Ею этого поля нет, чем же тут могут помочь слова и сложенные из них объяснения?

      У него вообще выстроились непростые отношения со словом. Он всегда хорошо говорил, бойко общался с журналистами, не тушевался, находил интересные метафоры, умел вовремя пошутить. Но не признавал велеречивого выражения чувств, особенно интимных. Не понимал героев классических романов, которые объясняются друг с другом на нескольких страницах, побуждая утомленного читателя мысленно призывать их уже начать действовать. Всегда испытывал неловкость, когда на каких-то юбилеях супруги начинали славить друг друга, умаляя своей пафосностью искренность сказанного. На последнем его дне рождения жена, поднимая за него тост, сказала, что благодарна ему за детей. Для Него прозвучало, как нож по стеклу. А уж в постели какие могут быть слова? Хотя… Лялька, когда он входил в нее, всегда верещала: «Лешик, Лешик, Лешик…Лешечка!» Но разве это слова, это музыка!

      III.

      Он стоит у школьной доски и не может ответить, с изумлением понимая, что не учил, и даже не читал, и вообще не ориентируется, какой это предмет. Его буквально накрывает парализующая беспомощность Ему хотят помочь, но к ужасу своему он не слышит подсказок.

      Если сны – это отголоски случавшегося, почти забытого, прорвавшиеся на поверхность спящего сознания, то этот сон явно неординарный: ситуация, в которой он никогда не бывал, ощущение, которое никогда не испытывал, учился всегда хорошо. Да и ладно бы, к утру уже забыл. Но ведь нет, ходит за ним, не оставляет навязчивое беспокойство, свербит, понуждая