По степи шагал верблюд. Йана Бориз

у вас заведено? До свадьбы можно?

      – Я не понимать, извините. – Оскорбленный китаец уходил с гордо поднятой головой, хотя смысл намеков, подчеркнутый сальной улыбочкой и недвусмысленными жестами, не оставался для него загадкой.

      Если рядом случалась Глафира, Семен Федора не задирал, проходил мимо, гордо подняв красивую голову. Многое в его поведении подсказывало, что он догадывался о неравнодушии княжеского садовника к своей невесте: или хозяйская походка вразвалочку – мол, любуйся, какова моя краля, или повелительный взгляд, которым он оглаживал гибкую спину зазнобушки, или пренебрежительная усмешка в сторону несчастного свидетеля своего баснословного незаслуженного везения.

      Но Семен в Новоникольском появлялся наездами, все время промышлял где‐то, а Федор с Глафирой снова каждый день проводили бок о бок. Она в гостиную – он бежит с новой метелкой, она на двор трясти перины – он подставляет едва зажившее плечо. И чаевничали вместе, и в лазарет таскали тяжелые корзинки, куда Елизавета Николаевна умудрялась напихать всякой всячины для больных и немощных, и на лавочке сидели под поспевающими сливами, любовались закатами и неспешно, трудно беседовали о смысле жизни.

      – Я хотеть честный, чтобы не больно умирать. Так плавильно? – спрашивал Федор.

      – Не совсем, – серебряным колокольчиком разливалась Глафира. – Правильно будет: я хочу быть честным, чтобы… чтобы не стыдно было жить.

      Федор повторил. А в конце добавил с вопросительной интонацией:

      – Не стыдно перед люди?

      – Перед людьми. А еще лучше – перед миром.

      – Чтобы не стыдно было жить перед миром.

      Глафира рассмеялась:

      – Феденька, так не надо говорить. Давай про что‐нибудь попроще. Вот про капусту, например.

      – Я не хочу жить как капуста, а хочу как роза. Так хорошо?

      Глафира снова рассмеялась:

      – Правильно, но ты лучше так все равно не говори. Ладно?

      Федор удивленно приподнял брови, отчего его глаза стали как две черносливинки, отсвечивающие глянцевой спелостью. Он так и не понял, какая именно ошибка крылась во фразе, но раз Глафира утверждала, то, разумеется, ее лопоухий рыцарь не станет так выражаться. Над головами последний солнечный луч прощально подмигнул утомленной жаром черепице, рассыпав слюдяные капельки по цветочным горшкам, выставленным подышать на широкую террасу. Речка окрасилась сначала всеми цветами радости, потом тревоги и наконец уснула в сизо-серой колыбели.

      – Мне пора домой, Федя.

      – Я можно довожать?

      – Что делать?

      – Ходить вместе, чтобы ты не страшно. – Находчивый китаец научился быстро подбирать фразы и менять в них слова.

      – Можно. Но зачем? Я всю жизнь хожу туда-сюда и никого не боюсь.

      – Я хочу побольше говорить с тобой.

      – Ну пойдем поговорим. – Глафира не позволила бы другому парню провожать себя вдоль поселка: не к лицу незамужней, но Федя – он не все, он родной,