Злые чудеса. Александр Бушков

повадками они были схожи, чтобы их не упрекнули в нерадивости и безделье, запросто могли без всякого душевного противления высосать дело из пальца. Двое неплохих ребят, офицеры из нашего полка из-за них и погорели. Один ушел в штрафбат, откуда так и не вернулся, второй вылетел из кандидатов в члены ВКП(б), что по тем временам было нешуточной неприятностью и жизнь крупно портило.

      Веня был не такой, и я его, в общем, уважал. Пару раз и выпивать приходилось, хотя особого приятельства меж нами и не было. Но одно я знал твердо: пакостей от Вени ждать не следует, а это в тех непростых условиях многое значило. Веня, как позже стали говорить, курировал в том числе и наш разведвзвод, но за две недели, что мы в этом городе провели вдали от передовой, у него ни разу не возникало ко мне дел по его линии – неоткуда было таковым взяться в безопасном тылу, где разведка в простое…

      Веня был парень резкий, решительный, другим в Смерше нечего и делать. Тем более сильным было мое изумление, когда я сразу в нем заметил некоторую скованность, словно бы даже и нерешительность, чего за все время нашего знакомства не отмечалось ни разу. Но ошибиться я никак не мог. Да и он сказал сразу:

      – Я к тебе, прямо можно сказать, неофициальным образом…

      Опять-таки прежде этого не случалось. А за бутылочку мы оба раза садились ближе к вечеру, а сейчас едва доходило десять утра. Это-то меня не то чтобы встревожило, но заставило насторожиться: жизненный опыт показывал, что такой вот неофициальный визит особиста порой сулит хлопоты похуже официального вызова…

      Что интересно, он не мялся, не тот был парень, но определенно тянул с разговором. Первый раз за все время нашего знакомства с ним приключилось такое. Мне стало самую чуточку не по себе, и я, чтобы не молчать, спросил немного настороженно:

      – Случилось что?

      – Как тебе сказать… Случиться не случилось, но вот по твоему Гриньше Лезных есть нехорошая информация…

      – Выкладывай уж, – сказал я решительно, чтобы не затягивать. В голове у меня мелькнуло: неужели Гриньша на сей раз сотворил что-то такое, потребовавшее вмешательства особиста? Это ж и мне прилетит рикошетом…

      – Дело было так… – сказал Веня, морщась.

      Я увидел по его лицу и интонациям, что от себя он не добавляет ни словечка, повторяет слово в слово то, что ему рассказала… назовем это так, добрая душа. Говорит, понятно, от лица Гриньши.

      – Я ж знаю, он у тебя на выпивку крепкий. Но то ли перебрал, то ли размяк на минуточку – такие вещи бывают. Итак… До чего мне осточертела эта война, слов не подберешь. Устал, спасу нет. Убежать бы за тридевять земель, так ведь некуда. К немцам нельзя категорически. Они, очень может быть, глоток шнапса дадут и папироску поднесут, скажут: «Гут, Иван, гут!» Только ведь всю оставшуюся жизнь будешь у них цепным бобиком расстилаться. Лучше уж осколок в лоб, тут хоть домой отпишут: мол, смертью храбрых… И дезертировать никак нельзя. Нет уж, спасибочки! Всю оставшуюся жизнь как заяц под кустом