Конторщица. Фонд А.

как все нормальные люди работают – спокойно, умеренно, жилы никто, кроме тебя, не рвет.

      – Здесь главное, Лидия, – Иваныч залпом хлопнул стакан и принялся меня просвещать. – Главное быть на виду. Чтобы начальство, значит, рвение твое видело. Иначе не оценит и будет считать бездельником. А бездельников и дармоедов начальство что? Правильно – не любит. Ибо безделье есть враг советского человека. Как говорит народная мудрость, тунеядцы – наши враги, хлеб трудовой от них береги…

      «Нам песня жить и любить помогает!» – хрипло подтвердил динамик.

      – Смотри вот, как мы сейчас сделаем, и так же делай, – усмехнулся второй, набулькал себе полстакана, немножко подумал и долил еще. – Ну, за Пасху что ли! Давайте, ребя, пора в бой. Один кружок щя поперед Щуки прошвырнемся и опять по стаканчику бахнем. А ты смотри, Лида.

      – Да, учись, как мы будем, – кивнул напоследок Иваныч.

      – Мы бутылку тут в кустах оставим, если что – головой отвечаешь, – притворно-сурово нахмурил рыжие брови веснушчатый и погрозил мне пальцем. – Главное, Лидка, всё не выпей.

      Он хохотнул, сграбастал огромный моток шланга, водрузил его на плечо и понес куда-то мимо Щуки. Иваныч и второй подхватили длиннющую лестницу и устремились вслед за ним под аккомпанемент из динамика «…и тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет!».

      – Поберегись! – прокричал веснушчатый, вбуриваясь в толпу.

      – Осторожнее! – подхватил Иваныч, – Заворачивай ее, Сева! да направо заворачивай, я тебе говорю!

      – Куда направо! Куда?! – заорал второй. – Иваныч! Налево! Налево заноси!

      Мужики дружно подняли трудовой гвалт, «…тогда мы песню споем боевую и встанем грудью за Родину свою!» вторил им динамик, Щука одобрительно взирала со своего пьедестала, а я ухватилась за грабли и снова полезла под очередной куст.

      Кажется, я научилась: ветви уже не так часто цеплялись за грабли, удалось очистить довольно большой участок. Тщательно выгребая прошлогоднюю листву из-под чахлого куста сирени, я подцепила какой-то предмет. Подтянув его поближе, чтобы бросить в общую кучу мусора, вдруг обнаружила, что это не что иное, как бумажник. Старое потрепанное портмоне из дерматина. Которое пролежало тут так давно, что на нем намертво нацементировался слой глины и грязи. Я торопливо, пока не вернулись мужики, развернула бумажник – внутри лежало несколько мятых влажноватых червонцев. Вполне хватит, чтобы отдать Тоне за обувь. Хотя такие грязные как-то и отдавать неловко. Придется, видимо, сперва обменять в сберкассе.

      Подошло обеденное время, народ начал рассасываться, Иваныч, Сева и веснушчатый вернулись «на пост» в кустах допивать клопомор, а я устремилась в свой кабинет.

      После душных и вонючих зарослей пропитанный запахами старых бумаг кабинет противным уже не казался. Я плюхнулась на жалобно скрипнувший под лидочкиными телесами стул и с удовольствием вытянула гудевшие ноги.

      Устала с непривычки.

      Поэтому на обед решила не ходить, с собой был бутерброд с подтаявшим кусочком сливочного