Свет и тени русской жизни. Заметки художника. Илья Ефимович Репин

едва заметным, выговором и практичным взглядом на жизнь.

      – Так что же? Учиться, желаете учиться? Это похвально. Что же, вы в университет желаете поступить?

      О боже, как он мне осветил вдруг жизнь!.. Я даже вчуже опьянел от его предположения: Неужели я чем-нибудь похож на студента? (Студентов я считал в своей душе теми героями-полубогами, на которых даже взглянуть не смел.) Я глубоко сожалел, что студенты в то время за «бунты» были лишены своей формы – голубых околышей и воротников. В своем небывалом восторге я блаженно молчал, а потом спросил его:

      – А как вы думаете? К чему бы я мог быть пригоден в жизни?

      – Да что же за таинственность, я не угадчик, – кисло улыбнувшись, сказал он. – Я вижу, вы человек не без головы, кое-что почитывали и об литературе русской рассуждаете не без понимания. А угадывать я не берусь.

      Я вдруг почувствовал себя несчастным фантазером, и мне стало и стыдно и больно.

      Наконец, как виновный на допросе, я решаюсь сказать ему всю правду.

      – Знаете, – понизив голос, путаюсь я. – я ведь возмечтал поступить в Академию художеств…

      – Ах, так что же вы так сокрушаетесь! Туда поступают легко, но там ведь обязателен талант – вот загвоздка. О боже! Ах, господи! – и вдруг встрепенулся он со слезами в глазах и каким-то растроганным голосом стал выкрикивать: – Да ведь мы к Питеру подъезжаем! Смотрите, смотрите – скоро Знамение[5] будет видно! Ах, что-то я застану! – И слезы его уже неудержимо лились из глаз. – Ждет ли она меня, моя голубушка!..

      Он стал бегать от окна к окну, стал собирать свои вещи. Мне сделалось жутко, и я впервые подумал: где же я остановлюсь?..

      – Скажите, ради бога, – обращаюсь я к своему собеседнику, – не укажете ли вы мне, где мне остановиться? Где Академия художеств?

      Я, уже забыв всю неуместность своего приставания, все же лезу к нему, хотя чувствую, что он очень расстроен и что едва ли он что-нибудь мне ответит.

      – Ах да, вам на Васильевский остров надо ехать, далеко, через весь Петербург.

      – А можно вас навестить после и расспросить? – опять не унимаюсь я. – Можно записать ваше имя?

      – Да. Виктор Константинович Фольц. – И он продиктовал мне свой адрес – где-то на Фонтанке.

      Поднялась страшная суета, люди выходили, пришли носильщики…

      Я едва успел с чувством пожать руку моему спутнику и вдруг почувствовал себя в холодном море жизни большого города, кишащего в каком-то бурном водовороте. Мне сделалось так страшно, как никогда в жизни: жуткое одиночество в далеком, совершенно незнакомом месте давило…

* * *

      Но вот я и в санях, извозчик – добрый молодой парень; снег белыми хлопьями весело валил и таял. Глаза разбегались по широкой улице; везде тесно и людно, одни за другими, одни за другими ехали сани, кареты, а на панелях, перед домами, магазинами целой стеной, как из церкви в годовой праздник идут, идут. И все больше молодые люди в шляпах-треуголках, в воротниках с золотыми петлицами; также много военных, и барынь, и барышень.

5

Знаменская церковь на Невском проспекте, близ бывшего Николаевского вокзала (ныне Октябрьского).