Болезнь на минималках. Евгения Любимова

кем Вы работаете?

      –Немецкий язык преподаю.

      –Значит, всё будет в порядке.

      Интересный вывод, почему это? А если бы я была водителем троллейбуса или менеджером, то всё было бы плохо? Больше сегодня не происходило ничего интересного.

      Валялась на кровати, отвечала на сообщения, договаривалась с мужем о том, как он повезёт пробирку с моей плазмой в лабораторию.

      Отбой! Всем спать! Но я еще не знаю, что спать не смогу теперь очень долго.

      9—10.02 Ночь в Костюшко

      Уснуть в густонаселённой палате не получается категорически.

      Едва задремала, как из сна меня вырывает пронзительный крик бабули слева:

      – ВООООВААА!!! ВООВа!

      Я не знаю, кого она зовёт и зачем. Может, это её сын. Кто- то, кто ухаживает за ней дома.

      Ирина говорит строгим голосом:

      – Бабуля, хватит! Это больница, здесь нет никакого Вовы. Дайте поспать!

      – А Марина? Её тоже нет? – спрашивает бабуля с табличкой на кровати.

      – Нет, никого нет. Все хотят спать!

      – От, блRдь! Ни Марины, ни Вовы. И как жить- то теперь? – задаётся риторическим вопросом Чеснокова.

      Какое- то время тишина.

      Но из дремоты вырывает храп, свист и хрипы бабули по фамилии Василькова. Я узнала ее фамилию во время вечерних процедур. Она плохо слышит, ей бы тоже не помешала табличка, но ее почему-то не подписали. Медсестры кричат ей прямо в ухо, когда хотят уточнить фамилию. Она реагирует не всегда, слышит через раз.

      У Васильковой больное сердце. Она почти не может лежать, больше сидит.

      И из её груди рвётся рыкающий тигр. И стоны.

      Я сочувствую бабуле, понимаю, что это не её вина, что она сама страдает. Но эти ужасные равномерные хрипы с постаныванием невыносимы.

      Я пытаюсь заткнуть уши наушниками, укрыться одеялом- ничего не помогает. Слушаю детективные истории Youtube, и у меня получается задремать.

      Но тут бабуля Василькова, видимо, решила уйти в туалет- и упала с кровати.

      Ирина, попричитав и поохав, идёт к медсестрам. Самостоятельно мы, конечно, не поднимем бедолагу.

      В палате зажигается свет, появляется медсестра. Она агрессивна, даже взбешена.

      – Ну, куда ты перлась, туша! Вот и лежи теперь тут до утра! – льётся из неё злоба.

      –Доча, помоги. В туалет надо. – жалобно просит Василькова.

      – У тебя памперс! Возиться тут с тобой не буду!

      Хорошо, что Василькова глухая. Но я думаю, ей передаётся гнев собеседницы.

      Я снова тоскую. Мне ужасно печально от того, что незнакомая мне пожилая женщина терпит все эти муки, да еще и унижения. Неизвестно, что хуже и болезненнее.

      А кроме того, я вспоминая папу. Он был в похожем состоянии перед уходом. И тоже просился в туалет, и мама возилась с ним.

      Приходят ещё 2 медсестры. Они поднимают бабушку, помогают ей лечь и размышляют, как бы её зафиксировать.

      От слова " зафиксировать" я заволновалась. Я представила себе опять хрипы и стоны, но ещё интенсивнее из-за лежачего положения. Поэтому я приподнимаюсь