Аз грешный…. Борис Николаевич Григорьев

этим необычным поступком. Своим планом Никон поделился с дьяком Каликиным, дьяк рассказал об этом боярину Зюкину, и Зюкин, пожалуй, самый искренний друг и почитатель Никона, пришёл в ужас. Он тут же прибежал на патриарший двор и стал отговаривать Никона от задуманного.

      – Владыка, не делай этого, прошу тебя. – Боярин упал на колени, поймал руку патриарха и поцеловал её. – Не гневи государя. Захочешь вернуться назад – ан поздно будет.

      Никон призадумался.

      – Ну, будет, будет, встань, – сказал он и пошёл, было, к стойке, где у него лежали письменные принадлежности. Зюкин напомнил ему о самом больном месте. Может написать царю примирительное письмо, сказать ему, что царь не так его понял? Но тут он опять вспомнил про нанесенную ему обиду, остановился на полпути и резко бросил:

      – Чему быть суждено, то и сбудется. Иду!

      В Успенском соборе, битком набитом молящимися москвичами, шла обедня. Бледный, прямой и сухой, как палка, Никон, одетый в любимую зелёную мантию с красным узором, с белым покрывалом на голове, увенчанным золотым обручем и крестом, в сопровождении служек величаво ходил по амвону, энергично взмахивал кадилом и громким и ясным голосом произносил слова молитвы. На суровом челе его отпечатались смирение, покорность Божьей воле и подчёркнутое чувство собственного достоинства. Во время причастия он дал приказание никого не выпускать из церкви, потому что намерен был говорить поучение. Обедня, наконец, кончилась, и паства замерла в ожидании того, что скажет ей сегодня владыка. Если бы не запрет патриарха, половина, а то и более, прихожан разошлась бы по домам: все они и без поучения изрядно устали, не всем было приятно слушать укоры в свой адрес, а для многих слова Никона вообще были не понятны.

      Никон прочитал сперва слово из Златоуста, а потом повернул речь о себе.

      – Ленив я стал и не гожусь более в патриархи, окоростел от лени, да и вы окоростели от моего неучения, – сказал он. – Вы называете меня еретиком, иконоборцем, упрекаете меня в том, что переписал книги, камнями меня хотели побить не единожды… Ну что ж, с этих пор я вам не патриарх больше.

      Никон на глазах у остолбеневшего народа разоблачился и ушёл в ризницу. Там он написал письмо царю, велел надеть на себя мантию и чёрный клобук, вышел опять к народу и сел на последнюю ступеньку амвона. Встревоженный народ плакал и кричал, что без царёва указа не выпустит его наружу.

      Между тем царю уже доложили о том, что происходит в Успенском соборе.

      – Я будто сплю с открытыми глазами! – воскликнул царь с тревогой в голосе и отправил в собор князя Трубецкого и Родиона Стрешнева.

      – Почто ты патриаршество оставляешь? – спросил Трубецкой, пробившись сквозь толпу к Никону. – Кто тебя гонит?

      – Я оставляю патриаршество сам собою, – сказал Никон и вручил князю письмо для царя. На Родиона Стрешнева он даже не взглянул – достаточно того, что он два года тому назад предал анафеме