Поправка Джексона. Даниил Гуревич

давай подождем здесь, когда станет нормально. Мы еще молодые.

      – И жить в нищете? Не забывай, мне закрыли визу. Ты хочешь сказать, что я надену свое итальянское кожаное пальто и встану в гастрономе в очередь за этими так называемыми продуктами? Да меня от одной этой мысли уже тошнит. Ты хочешь, чтобы я облевал всю очередь?

      – Я хочу, чтобы ты не отделывался своими идиотскими шуточками, когда речь идет о нашей жизни. И жизни моей семьи тоже. Ты думаешь, для них это будет легко – расстаться со своей дочерью? Навсегда расстаться!

      – Я же сказал…

      – Прекрати, – перебила его Нина, встала со стула и вышла на кухню. Там она перестала сдерживаться и расплакалась. Она ожидала, что Саша последует за ней и станет ее успокаивать, но он не пришел. «Боится», – подумала она, и ей почему-то стало его жаль. Она знала, что потерять работу в пароходстве для него – это крах всего. Она знала его тягу к красивой жизни, но закрывала на это глаза. Она любила его таким, каким он есть, и была уверена, что он тоже любит ее. И если бы не родители, она, конечно же, поехала бы за ним куда угодно. Саша наконец вошел на кухню. Он подошел к жене, обнял ее и нежно поцеловал. Когда он так ее целовал, у нее всегда по телу разбегались мурашки. Но не сейчас.

      – Послушай, поговори с отцом. Он рассудительный человек. Как он скажет, так мы и сделаем. Но пожалуйста, не забывай еще обо одном: у нас растет Игорек. Антисемитизм в этой стране еще никто не отменил. И я думаю, никогда и не отменит.

      – Хорошо, – сказала Нина, немного успокоившись. – Я прямо сейчас и поеду.

      – Мне поехать с тобой? – спросил Саша, надеясь, что Нина откажется.

      Она отказалась.

      Нина вернулась поздно вечером. Бледная, с покрасневшими глазами, она сразу прошла на кухню, включила чайник.

      – Ну что? – нервно спросил Саша, наблюдая за ее передвижениями. Когда Нина села и начала смотреть в окно, он прислонился к подоконнику и, ожидая ответа, не сводил с нее глаз. На кухне воцарилась тишина, ставшая невыносимой им обоим.

      – Я поеду, – наконец сказала Нина.

      Саша громко выдохнул, словно сбросил огромную тяжесть, давившую на него.

      – Что они сказали?

      – Папа сказал, что у меня своя семья и я должна думать о ней.

      – И все?

      – Нет. Он еще сказал, что хуже, чем в нашей стране, уже быть не может.

      – А мама?

      – Мама с ним согласилась. А потом мы долго с ней плакали. Но скажи мне, пожалуйста, Саша: как это все будет? Мы с маленьким ребенком едем в совершенно чужую страну, без языка, никого там не зная. Нас хоть кто-нибудь там встретит?

      – У Чапая девушка наконец появилась. Так ее соседка в Джерси-Сити живет уже как год.

      – Ты эту соседку раньше видел? Говорил с ней?

      – Нет. А что? Я и Броню-то еще не видел.

      – Ох, Саша, Саша… – только и сказала Нина.

      На следующий день Саша пошел в ОВИР. Находился он на втором этаже в доме на улице Желябова, недалеко от ДЛТ. Очередь начиналась