Даже если всему придет конец. Йенс Лильестранд

Вокруг губ у нее пролегли морщинки. – Слушай, Дидрик, к кому ты вломился в дом, ты знаешь, кто это? Может, с ними удастся как-то связаться уже сейчас и…

      Я мотаю головой:

      – Все равно все уже сгорело, какая разница. Вилья отправилась к какому-то Мартину?

      – Что? К старику.

      – Старику?

      Она вздыхает и устало смотрит на мазь и моток бинта, которые получила от резервиста.

      – Ну, ты понимаешь. К тому, который привез нас сюда.

      Воцаряется тишина на то время, которое нужно мне, чтобы сложить в уме имя и морщинистое лицо с псориазом. Я почему-то всегда думал, что его должны звать как-то… ну да, по-стариковски. Торкель. Сикстен. Йоста. Но не Мартин.

      – Ах, к нему.

* * *

      Я хороший отец. Я был рядом с детьми, пока они росли, менял им обкаканные подгузники, играл с ними, вытирал сопливые носы, ухаживал, когда болели, водил в садик и в школу, ходил на родительские собрания, и на показательные фортепианные концерты, и на спортивные соревнования, и на утренники в День святой Люсии[23], и на выпускные, я учил их кататься на велосипеде, плавать и читать. Кроме того, я их всегда слушал, уважал и постоянно повторял, что люблю. Ни разу руку на них не поднял. Подозреваю, что удовлетворял большую часть требований, которые только можно предъявить к современному шведскому отцу.

      Но если у меня и случались проколы, то это всегда было связано с теми случаями, когда Вилья выводила меня из себя. Способность дочери заставлять меня чувствовать, что вся моя жизнь – это длинная никчемная череда трусливых и неудачных решений, кажется временами прямо-таки патологической. И меня почти не удивляет, когда я испытываю то же чувство, когда вхожу в больничную палатку; несколько резервистов порываются остановить меня, но широкая повязка на голове и мой вид в целом оказываются достаточным аргументом, чтобы меня пропустили. Внутри тихо, спокойно, тут нет гама и тревоги, царящих снаружи. Вдоль длинной стороны палатки установлены четыре койки, две из них пустуют, на одной лежит молодой человек в тяжелых сапогах и желтом жилете со светоотражающей лентой, лицо его покрыто кровью и сажей, он кашляет и тяжело дышит, я вижу, что даже язык и десны у него черного цвета, рядом стоят два медика и что-то обсуждают, обмениваясь короткими дежурными фразами из арсенала медиков, я протискиваюсь мимо них, мимо пустых коек, и вот он – лежит, в самом дальнем углу, его накрыли оранжевым одеялом, кислородная маска на грязном морщинистом лице, а моя дочь сидит рядом на стуле.

      – Это ты виноват, – монотонно произносит Вилья.

      – Милая, я знаю, что в таких ситуациях всегда хочется свалить на кого-то вину, но…

      – У него ведь была машина… – продолжает она. – Наша не завелась, но ведь не его, мы могли просто пойти к нему и спросить, можно ли нам поехать с ним.

      «Запрет на пользование автомобилем. Он сказал, что на его машину наложен запрет. Что она не прошла техосмотр.

      Это, естественно, не равнозначно невозможности на ней ездить. Старый упертый черт, чтоб его».

      – Он сказал, что раз

23

Один из главных зимних праздников в Швеции. Его отмечают 13 декабря во всех публичных учреждениях, но прежде всего в школах и детских садах, где дети устраивают шествие святой Люсии и ее свиты, поют песни и несут свечи, в наши дни – электрические. Обязательное угощение праздника – шафранные булочки люссекатты.