Луна над Сохо. Бен Ааронович

перед концертом. Здесь, внизу, запросто можно было отхватить вестигиев на все двести килотявков – и я не был уверен, что отличил бы их от своих собственных воспоминаний.

      Жаль Тоби остался дома, от него толку было бы больше. Я подошел ближе к сцене – авось там что-то распознаю.

      Папа всегда говорил, что трубач нацеливает свой инструмент прямо на публику, словно ружье. А вот саксофонист любит стоять боком, показывая профиль, причем вырабатывает для этого любимую позу. Папа свято верит: настоящий музыкант ни за что не возьмет в руки саксофон, если сознает, что во время игры выглядит неидеально. И вот я встал на сцене, попытался изобразить из себя настоящего саксофониста с гордым профилем – и вдруг что-то почувствовал справа, ближе к краю. Сперва услышал легкий звон, а затем мотив «Тела и души». Он звучал словно бы издалека – тихий, навязчивый, сладковато-горький.

      – Есть, – прошептал я.

      Поскольку в моем распоряжении был всего-то магический отголосок конкретной джазовой мелодии, я решил, что пора выяснить, с какой именно из нескольких сотен ее кавер-версий я имею дело. И здесь требовался знаток джаза, настолько увлеченный, настолько преданный этой музыке, что отдал ей свое здоровье, пожертвовал семейной жизнью и любовью собственных детей.

      Пришло время навестить моего папашу.

      Как бы я ни любил ездить в «Ягуаре», для рутинной полицейской работы он слишком уж шикарный. Поэтому в тот день я сел в старенький «Форд», списанный из полицейского парка. Несмотря на все мои усилия, в этой машине все еще пахло копами и мокрой псиной. Она у меня стояла на Ромилли-стрит, с полицейским пропуском на лобовом стекле – волшебным талисманом, отгоняющим эвакуаторов. Один мой приятель поставил на эту машину двигатель от «Вольво», что ощутимо добавило ей прыти. Сейчас это было очень кстати, ибо пришлось объезжать автобусы-гармошки на Тоттенхэм-Корт-роуд по пути на север, в Кентиш-Таун.

      У каждого лондонца есть своя территория – совокупность мест, где он чувствует себя как дома. Это может быть район, где вы живете или ходили в школу, где работаете или занимаетесь спортом. А может быть любимый паб в Вест-Энде, куда вы ходите попить пивка, или же район вокруг вашего участка, если вы работаете в полиции. Но если вы коренной лондонец (а нас таких здесь, вопреки расхожему мнению, большинство), то ваша территория – это прежде всего место, где вы выросли. Улица, по которой вы ходили в школу, на которой первый раз обжимались с девчонкой или напились и вывалили на асфальт съеденную курицу в остром соусе, почему-то всегда дарит особое ощущение надежности и уюта. Я родился и вырос в Кентиш-Тауне – этот район мог бы считаться зеленой окраиной Лондона, будь он позеленее и поближе к окраине. А также если бы тут было поменьше муниципальных домов для малоимущих. Один из таких домов, а именно Пекуотер-Истейт, и есть мое родовое гнездо. При его возведении архитекторы успели смириться с мыслью, что пролетарии, которые тут поселятся, хотели бы иметь в квартирах санузлы и возможность хоть иногда