Искра соблазна. Джо Беверли

не сможет приехать.

      – Не думаю, что это будет соответствовать правилам.

      Мара ухватилась за эту возможность:

      – Есть правила?

      – Больше чем правила. У нас есть кровная клятва. Посмотрим, помню ли я ее. – Он откинулся назад, припоминая. – «Сим я даю клятву служить этой благородной группе, защищать каждого поодиночке и всех вместе от любых нападок и никогда не останавливаться в стремлении отомстить каждому, кто причинит вред любому из моих друзей».

      – Как увлекательно! А что случится, если кто-нибудь нарушит клятву?

      – «Если же я нарушу эту клятву, – торжественно процитировал он, и Мара опять увидела в нем старого Дэра, – или раскрою кому-нибудь тайны этой группы, пусть меня сварят в масле, отдадут на съедение червям или подвергнут другим пыткам, слишком ужасным, чтобы упоминать их здесь». Нам тогда, – добавил он с улыбкой, – было около тринадцати.

      – Все это так интересно! Ты сказал, это была кровная клятва?

      – А как же! Мы резали свои ладони перочинными ножичками…

      – У тебя все еще остался шрам?

      Он снял кожаную перчатку и показал ей бледный шрам у основания большого пальца, но она заметила и другие, более поздние. Мара впервые увидела, что его средний палец сросся слегка искривленным. Она изо всех сил постаралась скрыть свою излишнюю наблюдательность и быстро спросила:

      – Так какие же у вас секреты?

      Он натянул перчатку, взял вожжи и тронул лошадей шагом.

      – Вряд ли ты вправе ожидать, что даже под угрозой пыток я стану о них рассказывать. – Дэр улыбнулся.

      – Я думаю, у вас вообще нет секретов.

      – Но это уже само по себе было бы секретом, не так ли?

      – Ужасный человек! А что это за пытки, слишком ужасные, чтобы упоминать их?

      – Просто у нас тогда было мало воображения, чтобы их придумать. Время это исправило.

      Это был глупый, глупый вопрос.

      Мара попробовала выкрутиться из неприятной ситуации:

      – Как жаль, что меня не было здесь в 1814 году на праздновании победы. Помню, я просила папу привезти нас сюда, но он ведь ненавидит Лондон.

      – Преждевременное празднование победы, – заметил он. – Тот факт, что праздничная пагода сгорела, был, наверное, дурным предзнаменованием, но никто тогда не обратил на это внимания.

      Ну почему их разговор все время возвращался к Ватерлоо? Мара не нашлась что ответить. Вдруг крики «Папа, папа!» напугали ее.

      Два ребенка бежали к фаэтону, далеко обогнав своих запыхавшихся гувернанток. Мара инстинктивно потянулась к поводьям, но грум уже соскочил с запяток, чтобы перехватить детей, а Дэр остановил экипаж.

      – Ты справишься с лошадьми? – спросил он ее, побледнев.

      – Да, конечно.

      Он бросил ей поводья, спустился вниз и присел на корточки перед детьми – очевидно, для того, чтобы отругать их. Как бы то ни было, через мгновение от недовольства не осталось и следа, и темноволосая девочка и крепкий мальчик с каштановыми волосами повисли на нем, оживленно рассказывая о чем-то.

      «Папа»?

      Мара едва могла дышать из-за боли, разрывающей ее изнутри.

      Грум