Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы. Чарльз Брокден Браун

бы бездушное перо в сторону и поведал бы вам обо всем из уст в уста. Фразам, запечатленным на бумаге, недостает жизни, а в непосредственной беседе я восполнил бы жестами и взглядами то, что не в силах выразить слова. Увы, я знаю, что это невозможно. Заполнить лакуну живого общения мне не дано. Но и оставить вас в неведении было бы оскорбительно по отношению к вам. А потому придется довериться перу и почтовой службе, ибо только так я могу общаться с вами.

      Вроде бы и расстались мы совсем недавно, но какое смятение, сколько волнений я претерпел за это время! Какое просветление осенило меня, позволив осознать мое собственное невежество по отношению к другим и к самому себе! Какой решительный и резкий переход от неуверенности к знанию!

      Однако позвольте мне собраться с мыслями. Позвольте совладать с собой, чтобы рука моя была тверда, когда я начну писать. Позвольте выстроить по порядку события, которые лягут в основу повествования. Нет нужды просить о вашем внимании. Уолдгрейв был дорог нам обоим, и его загадочная гибель одинаково мучительна для нас. Эта кровавая драма пробуждает одновременно и печаль, и желание мести, и любопытство. Читая сие послание, вы испытаете леденящий ужас и проникнетесь глубоким состраданием. Вы будете содрогаться вместе со мной в предчувствии беды, будете плакать моими слезами, я проведу вас через все испытания и опасности. Кому как не вам, сестре моего друга, удостоившей меня своим расположением, могу я адресовать эти строки.

      Не стоит вспоминать, с каким нежеланием я покинул вас. Добраться домой к вечеру я мог, лишь отправившись в путь на рассвете, но общение с вами было так драгоценно для меня, что я наслаждался им до последнего момента. Необходимость требовала, чтобы я вернулся во вторник после восхода солнца. Ночное путешествие не причинило мне сколько-нибудь значительных неудобств. Воздух был морозный, но для идущего быстрым шагом путника это не помеха. В силу своего характера я предпочитал идти не при свете дня, а под покровом ночи, когда на дороге безлюдно и все вокруг овеяно романтикой.

      С наступлением сумерек я был в десяти милях от дядиного дома. Темнота все сгущалась, а я продолжал свой путь, постепенно погружаясь в меланхолию. Окрестные пейзажи и время суток вызвали в памяти образ утраченного друга. Я вспоминал его черты, тембр голоса, жесты и с непередаваемым трепетом размышлял над обстоятельствами его гибели.

      Все это вновь наполнило меня терзаниями и недоумением. В который раз я задавался вопросом: кто убийца? Мог ли сам Уолдгрейв чем-то спровоцировать его на такое деяние? Нет, только не Уолдгрейв. Он сочетал в себе множество истинных добродетелей. Был благочестив, всегда стремился помогать ближним. Все, кому довелось пересекаться с ним, не раз отмечали его добрую, деятельную волю. Друзей у него было немного, ибо жил он скромно и замкнуто, но представить, что кто-то враждовал с ним, совершенно невозможно.

      Я припомнил подробности нашей последней беседы: свое беспокойство, настоятельные уговоры отложить злосчастное путешествие до утра,