Венера на половинке раковины. Другой дневник Филеаса Фогга. Филип Хосе Фармер (Килгор Траут)

по телевизору «Барреттов с Уимпол-стрит». С Пеком Бертоном и Мэрилин Мамри. Это было так печально; ее отец был сущим ублюдком. Он убил свою собаку только потому, что Элизабет сбежала с Браунингом. Старый Барретт имел виды на собственную дочь, нет, ты поверишь? Вообще-то на самом деле она не сбежала. Она была парализована ниже пояса, и Пек, то есть Браунинг, был вынужден толкать ее инвалидное кресло по улицам Лондона, тогда как ее отец гнался за ними в экипаже. Такой захватывающей погони я ни разу не видела!

      – Могу себе представить, – сказал Саймон. – Значит, ты о них знаешь. В любом случае, Элизабет написала серию любовных стихов «Сонеты с португальского», которые посвятила Браунингу. Он называл ее своей португалочкой, потому что она была очень смуглой.

      – Как мило!

      – Это точно. Во всяком случае, самый знаменитый сонет – это тот, в котором она перечисляет разновидности любви, на которые готова ради него. Это вдохновило Бругу, и он написал стихотворение, хотя и не в форме сонета.

      И Саймон запел:

      – Как я люблю тебя? Давай перечислю,

      – Сказала Лиза без задней мысли.

      Но хитрый Роберт, мысленно взвесив

      Своих излияний мутные взвеси,

      Добавив силы, нужной для траха,

      Сказал своей португалке без страха,

      Чтоб та без бабских уловок и лени

      Почаще раздвигала пред ним колени.

      – Обойдемся-ка мы без высоких материй,

      Что минус, что плюс, вот и вся бухгалтерия.

      Телка снизу, а сверху мужик.

      Есть ли что в этом мире надежней, скажи?

      Вот что, блин, вдохновляет поэтов,

      А не сопливые бабьи сонеты!

      Да, и пока ничего не сдуло,

      Убери-ка жопу свою со стула!

      – Это были последние слова Бруги – добавил Саймон. – Спустя минуту какой-то разъяренный алкаш забил его до смерти.

      – Отлично его понимаю, – пробормотала Рамона.

      – Бруга создавал лучшие свои шедевры лишь тогда, когда ему за его мгновенную поэзию платили тут же, на месте, – сказал Саймон. – Но в данном случае он импровизировал совершенно бесплатно. Он пригласил того бездомного придурка в свою квартиру в Гринвич-Виллидж, чтобы уговорить вместе с ним и со своей любовницей несколько галлонов муската. И посмотри, что он получил в итоге.

      – Кругом одни критики, – подвела итог Рамона.

      Саймон поморщился.

      – Что случилось? – спросила она.

      Он принялся пощипывать струны банджо, как будто это был цыпленок, и запел:

      – Почему от критиков мне нет житья?

      Папу звали Киллер Кейн, скажу вам я.

      Над ними затрепетали перья грусти. Рамона закудахтала, как будто только что снесла яйцо. Однако то была нервозность, а не радость, – именно о ней она и возвестила. Ее неизменно раздражало, когда Саймон соскальзывал в меланхолию.

      – Сегодня такой великолепный день, – сказала она. – Как можно предаваться грусти, когда сияет солнце? Ты портишь наш пикник!

      – Извини, –