Все хорошо. Мона Авад

а ныне прозябающей институтской программы театроведения. Те самые сучки с факультета английского языка. Руководство безжалостно порезало нам учебные планы, оставив от них жалкие крохи. И это наша с Грейс общая боль. Разница в том, что у Грейс должность постоянная. А я, вот уже четыре года занимающая в колледже место доцента, нахожусь в куда более шатком положении.

      – Где ты? – спрашивает она.

      – Тут, – отвечаю я.

      Наконец-то заметив меня, она решительно топает к моему столу. На ногах у нее «Тимберлэнды», хотя никаких гор в округе и близко нет. А поверх кофты, разумеется, надет охотничий жилет. Камуфляжный и, скорее всего, непромокаемый. Грейс всегда одета так, будто вот-вот прицелится и со спокойной совестью метко подстрелит добычу. Или же отправится в долгий опасный поход по горам. И каким бы ни был коварным и сложным рельеф, нога ее во время восхождения ни разу не оступится. Она еще и насвистывать станет себе под нос. А своим топотом распугает всех хищников в округе. Однако сейчас он приближается ко мне – этот символ ее несокрушимого здоровья, от звука которого у меня душа уходит в пятки. Глаз я не открываю. И пытаюсь силой мысли заставить ее уйти. Интересно, получится?

      Нет.

      Ботинок замирает возле моей головы, почти упираясь носком в висок. Сейчас как поднимет ногу да наступит мне на лицо. Может, где-то в глубине души Грейс этого и хочется. Ведь именно так полагается поступать со слабаками. Она у нас из первопоселенцев, из древнего пуританского рода. Это ее прародительницы сжигали на кострах ведьм. Женщины, не знавшие простуд. Крепкие, несгибаемые, крутобедрые. Не дававшие спуску соплячкам, бездельницам и любительницам жечь шалфей[1]. Я представляю их себе – прапрабабушек Грейс в перешитых под платья мешках из-под картошки, украшенных бледными увядшими цветами. Вот они стоят на Плимутском камне или каком-нибудь другом неприветливом берегу. Может быть, даже с вилами в руках. Темные тусклые волосы их скручены в тугие пучки, а выбившиеся пряди развеваются на ветру, предвещающем конец света, пережить который под силу им одним.

      Маленькие яркие глазки Грейс скользят по мне, оценивая ситуацию. Взгляд ее я ощущаю на себе так же остро, как и то, что здоровье, которым она пышет, – неподдельное, не является следствием искусно наложенных румян. Грейс не спрашивает, зачем это я с засыпанным снегом лицом лежу перед отрубившимся ноутбуком. Она уже не первый раз застает меня на полу в странной позе. По поводу строжайше запрещенного в здании факультета курения она тоже ничего не говорит.

      Просто подходит к окну и берется за створку.

      – Или, может, ты хочешь, чтоб я его оставила открытым? – спрашивает она, отлично зная ответ.

      – Нет-нет, – отзываюсь я.

      Она легко захлопывает окно. А я, лежа на полу и все так же таращась в потолок, ощущаю эту легкость всем телом, и на мгновение меня охватывает ненависть к Грейс. Да, я ненавижу ее. Мне хочется заползти в ее испещренную веснушками кожу, вытеснить из нее саму Грейс и поселиться внутри. Как легка, как счастлива, как безмятежна стала бы тогда моя жизнь.

      Грейс вынимает

1

Окуривание шалфеем – ритуал, применявшийся в индейских шаманских практиках. (Здесь и далее прим. пер.)