Черти в Париже. Ярослав Полуэктов

же! Дожидайся! Бабки покажи сначала! Зубы журналистские, драконьи, оскаль!

      Удостоверенье Первого Канала есть?

      Если есть, тогда, может, поговорим.

      А если нет, то досвидос!

      Короче, были у нас свои тайны, и никогда этому пол–Эктову всего не узнать.

      И так далее. Вранья в его книжке не пересчитать. Крокодилы какие–то. В тарелках! В реке! Какие, к чёрту, крокодилы в Париже!

      Хотя кое–где славненько прописаны наши похождения.

      Местами я даже горд за себя, а Бима бы я прописал ещё больше.

      И всем он раздал по полной.

      Всё как есть, без особых прикрас.

      Хотя нет, преувеличил. Будто в лупе…

      И подкрасил ярче. Будто маркерами. Стал китч. А китч это жизнь и правда!

      Это с его слов. А «похищнее» – это моё определение, так оно вернее.

      Ксан Иваныч, дак тот сказал прямо: «Не буду я этот его грёбаный псевдороман читать, даже и не уговаривайте… и Малёхе своему запрещу».

      Угадайкины полки валятся с такой тяжести книги.

      Ага, запретит он! Войной пошла коса на камень.

      Хотя сначала всё было ровно наоборот. Интересовались поначалу все. Даже я.

      Хотя, отвлёкся, с чего я начал?

      … А–а, вот.

      22. Облако, туман, дым

      Собственно, ляжек у Бима нет. Поскольку и сами ноги у Бима – только одно название.

      Кряхтелки, а не ноги!

      Какие могут быть ноги и мышцы у человека по утрам преимущественно сидящего перед компьютером, забегающего на минуточку на работу: в офис Ксан Иваныча, а после обеда уже начинающего пить пиво.

      Причём ежедневно.

      Притом в неимоверном количестве. То есть до полного усрача.

      Это когда к концу дня так называемые ноги уже не ходят, а коряво переставляются: навроде костылей: по необходимости неупаденья.

      Да! Бим поскорее хотел вернуться в гостиницу, чтобы наконец–то отдохнуть от невообразимых и регулярных гонок по автобанам и городам Европы.

      Но сначала нужно было – чисто ритуально – отдать дань Парижу, и, если получится, возложить какому–нибудь серьёзному французскому Памятнику венок: от Сибири.

      А ещё – и это было гвоздем программы, и ради чего собственно затевался пресловутый бимовский Париж: он мечтал посидеть под Эйфелевой Башней! на господине Пеньке!

      Который он вёз с собой специально для этой цели. То есть чтобы сфотографироваться на нём.

      И с ним.

      То бишь сверху, и в обнимку.

      Про то, что он, проживая в сибирской Руси, на этом Пеньке, извините: шмякался с проститутками… да и не только с ними, если честно сказать, и оное, не украшающее Бима обстоятельство как–то забылось: в угаре подготовки что ли…

      Французская публика о тщательно – до спонтанности – готовящемся кощунстве даже не подозревала.

      Бим соответственно не думал о том, что в Париже, тем более у Эйфеля, французские копы, также называемые жандармами, такого наивного по простоте, но всё равно перформанса совершить не дадут.

      Ибо политикой тут ни на грамм не пахнет!

      А пахнет тут международным русским издевательством.

      ***

      Многие