Килувыйлейб. Игорь Ворона

нам шампанского!

      Ночью позвонил «Лю». Это Ленкин предыдущий. От слова «любовь». В «Лю» было всё, кроме стабильности и надёжности, поэтому ничего, кроме ночных звонков, Ленка ему не оставила. Ленка великодушная. Я в таких случаях не оставляю даже ночных звонков – мне лень просыпаться и слушать про то, как кто-то любит, но не может. Ленка пошла выслушивать ночные излияния на кухню, я попыталась заснуть, но скоро приплелась к ней пить кофе. В комнате рядом мирно спала Алиска, и по её размерному посапыванию чувствовалось, что у неё ещё крепкие нервы, и вся эта женская галиматья ей пока не знакома…

      Утром после завтрака мы отправились на прогулку. Поглазели на местные достопримечательности, прошлись по горбатому мосту, соединяющему торговую сторону города со слободой, забрели на какую-то выставку, где я купила небольшую сахарницу из хохломы, о которой давно мечтала. На обратном пути через мост подержались за нос девушки, который исполняет все желания. Я впервые загадала не про любовь. Когда культурная программа себя исчерпала, мы, предвкушая курицу по-итальянски, поехали домой, где в холодильнике к тому же томилась в ожидании запотевшая бутылка шампанского. А ещё через три часа я вынырнула из объятий совместных воспоминаний, вкуса маминого печенья, нежно чмокнула Ленку, и «Ласточка» медленно тронулась в город туманов и грифонов. Ленка с улыбкой махала мне с перрона, но и в вечернем свете вокзальных фонарей был заметен наш общий с ней знаменатель.

      Ракеты Саддама Хусейна

      – Игорь Ворона -

      Мужчины небольшого роста, или Ракеты Саддама Хусейна

      Шахматные этюды

      Снег в Нью-Джерси идёт нечасто. Но иногда он идёт. И воет ветер. Это создаёт пургу, очень похожую на прибалтийскую. И тогда, если дело вечером, я достаю из дальнего шкафа свой старый полушубок, наливаю в рюмку Рижского бальзама и выхожу во двор. Закрыв глаза, опустошаю рюмку и глубоко вдыхаю морозный воздух – так гораздо легче пробить пелену времени…

      …Почти как в Вильнюсе, где я провёл декаду свой жизни.

      …Почти как в Каунасе, где я часто бывал зимой 1988 года по своим шахматным делам.

      …Почти как в Риге, куда каждый январь я приезжал к начальству с отчётами.

      Не знаю, каким запомнился вам 1990 год. Каждому, наверное, сейчас вспоминается что-то своё. Мне он запомнился пониманием, что страны, в которой родился и провёл почти тридцать лет жизни, скоро не будет. И в этой новой реальности, скорее всего, не будет моей работы, не будет моих друзей, телефоны которых в связи с их бесконечными отъездами вычёркивались из записной книжки почти каждую неделю.

      А чего ещё там не будет? Семьи? Ведь в моей личной жизни, состоящей в основном из многочисленных блиц-турни-ров, сыгранных с большим количеством партнёрш, с ускоренным форсированным дебютом, скучными под копирку миттельшпилями и без какого-либо намёка на долгий счастливый эндшпиль, царил полный кавардак.

      Моя