Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты. Гастон Леру

которые поддерживают большую парадную лестницу, – мрамор этот еще называют пиренейским.

      Только теперь Ришар вместе с Моншарменом и секретарем Реми разразился громовым хохотом. Инспектор, памятуя горький опыт, не смеялся. Опершись спиной о стену и лихорадочно перебирая в кармане ключи, он гадал, чем кончится эта история. Чем более спесиво держалась мамаша Жири, тем больше он опасался вспышки директорского гнева. Но неожиданно, видя, как веселятся директора, мамаша Жири разошлась не на шутку.

      – Вместо того чтобы смеяться, господа, – с негодованием воскликнула она, – вам бы лучше последовать примеру мусье Полиньи, который сам убедился!..

      – Убедился в чем? – переспросил Моншармен, который никогда еще так не веселился.

      – В том, что Призрак существует! Ну я же вам говорю… Слушайте! – Она вдруг успокоилась, осознав важность момента. – Я все помню так, будто это было только вчера. В тот раз давали «Жидовку». Мусье Полиньи захотел сидеть в ложе Призрака один. Госпожа Краус имела огромный успех. Она уже спела эту арию – ну вы знаете, из второго акта. – И мамаша Жири вполголоса напела:

                                           Хочу с тобой, любимый мой, Я жить и умереть. И верю я, любимый мой, Нас не разлучит смерть.

      – Хорошо-хорошо! Я понял, – кисло улыбнулся господин Моншармен.

      Однако мадам Жири продолжала, покачивая перьями на своей шляпе цвета копоти:

                                     Умчимся в край небесно-голубой, Одна судьба связала нас с тобой.

      – Да! Да! Нам все ясно, – повторил в нетерпении Ришар. – Ну и что дальше?

      – А дальше Леопольд кричит: «Бежим!», а Элеазар их останавливает и спрашивает: «Куда спешите вы?» Так вот, как раз в этот самый момент мусье Полиньи – я видела это из соседней ложи, которая оставалась свободной, – встает и выходит, прямой как статуя. Я только успела спросить его, точно так же как Элеазар: «Куда спешите вы?» Но он мне даже не ответил, он был бледен как смерть! Я видела, как он спускался с лестницы, правда ногу он не сломал… Шел будто во сне, в дурном сне, только не мог отыскать дорогу, а ему ведь платили за то, чтобы он хорошо знал Оперу!

      Вот что сказала мамаша Жири и замолчала, чтобы оценить произведенное ею впечатление. Моншармен в ответ на историю Полиньи лишь покачал головой.

      – Однако все это не объясняет, как и при каких обстоятельствах Призрак Оперы попросил у вас скамеечку, – продолжал допытываться Моншармен, глядя глаза в глаза смотрительнице.

      – Ну, это с того самого вечера, потому что тогда-то и оставили в покое нашего Призрака… Больше не пытались отобрать у него ложу. Господа директора распорядились оставить эту ложу для него на все представления. И когда он приходил, он просил у меня скамеечку.

      – Хо! Хо! Призрак просил скамеечку! Выходит, ваш Призрак – женщина?

      – Нет, Призрак – мужчина.

      – Откуда вы знаете?

      – У него мужской голос, очень приятный! Вот как обычно бывает: он приходит в Оперу чаще всего