Координата Z. Захар Прилепин

только в одном: её сожрут вместе со страной.

      Заткнуться на чужих похоронах

      Когда противостояние вспыхнуло с новой страшной силой, нет-нет да и начали доходить слухи о том, что в приличных культурных кругах мне ставят на вид: как-де мне не стыдно публично поддерживать одних писателей (тех, кто «за войну») и обижать других писателей (которые якобы «за мир»).

      Нехорошо-с: мы ведь все – дети русской словесности, и должны возлюбить друг друга.

      Избыточная литературоцентричность сознания видна была здесь.

      Мне и в голову никогда не приходило завидовать своим коллегам по ремеслу: у меня всегда имелось своё место, и я был им удовлетворён.

      Но когда случается война – любой разговор о литературе и литераторах сразу приобретает несколько иные смыслы.

      Позиция моя была прозрачна с самого начала: я вёл речь не о писателях. Я вёл речь о людях, которые желают поражения моей армии. Моим собратьям. Моим друзьям.

      Вот у меня был добрый приятель, позывной Воха. Его убили.

      Вот у меня был близкий друг, позывной Граф. Он погиб. Я его похоронил.

      За первые месяцы спецоперации я недосчитался дюжины знакомых и бывших однополчан.

      У меня гибли земляки с Рязанщины, где я родился. Гибли с Верхнего Дона, где я вырос. Гибли с Нижегородчины, где я жил.

      Тут вылезал из-под куста мудреватый кудрейка или кудреватый мудрейка в статусе светила отечественной словесности – и цедил, буквально, следующее: российская армия должна с позором проиграть, а следом Россия понесёт заслуженное наказание.

      Я переводил это так: пусть они ещё раз убьют твоего Воху и ещё сто раз убьют Графа, пусть они убьют всех, кто стоит на их пути, пусть ваша армия бежит до Урала, а мы будем улюлюкать вам вслед, потому что вы – агрессоры и мерзавцы.

      Для меня не имело и никогда не будет иметь никакого значения – писатель это говорит, музыкант или продавец бубликов.

      Я говорю ему в ответ то, что думаю о нём.

      Я говорю ему: ты урод.

      Я говорю: я не хочу тебя видеть и слышать, равно как ты не хочешь слышать меня.

      Ты – против моих мёртвых. Почему я должен сидеть с тобой за одним столом?

      Мне отвечают: у него другое мнение.

      Какое ещё «другое мнение»? Вы в своём уме?

      У меня – убили брата! А у него по этому поводу «другое мнение»: он рад, что его убили. И я должен его понять, ведь у него такой хорей, такие ямбы.

      У меня кровь приливает к голове, когда я это слышу.

      Между прочим, у нас есть отличие, и оно весомо.

      Я вовсе не хочу, чтоб его убили, этого человека с другим мнением. Я просто хочу, чтоб он заткнулся – на похоронах, где мы провожаем товарищей.

      А вот он хочет, чтоб нас не было.

      Говоря на каждой новой, ведомой Россией войне о необходимости нашего поражения, на самом деле он знает, как это поражение выглядит. Он хочет, чтоб нас, взявших в руки все виды оружия, – наказали, лучше – посадили, но если убили – тоже не беда. Так надёжнее.

      Здесь