Княжна Мстиславская. Константин Павлович Бахарев

подарил, а она ему платочек с буковкой вышитой «И». Пообещали друг другу, что ещё увидятся, и тогда решат, как им быть.

      – Да, как бы царское дело исполнить, да живым вернуться, – подумал Егор. Бельский ему строго-настрого приказал, чтобы с Курбского ни один волосок не упал, ни одной кровиночки не пролилось. Извести его так требуется, чтобы никто не догадался.

      – Ты же колдун, травил уже людишек-то, – оскалился Бельский, шрам на щеке побагровел. А Егор подумал, что взял бы немного выше ключами тогда, зимней ночью, угодил бы аккурат ему в висок. И не было бы указчика этого сейчас. Но ничего, придёт время, и за брата Кирилу отомстит, и за Алёну Дмитриевну. Никуда опричник царский не денется.

      И надо же было так, нанесло Лютого на Москву в это время. От него и узнали, что Егор как будто бы отца его извёл снадобьем лютым. Хотя и травознаем он был, но людям вреда не причинял, помогал отцу Лютого с травами, да лекарствами. Всё это баба проклятущая! Наговорила на него, сама отравила и поверили ей. Пришлось бежать из Ковно, как зайцу под стрелами. Оставил племянницу Мариночку на дядю её, брата Алёны Дмитриевны – Максимку. А тому тогда едва десять годков исполнилось. Ладно, хоть жили у людей хороших они. Даст бог, приглядели за сиротками. Повидать бы их. Марина уж невеста поди, сколько ей сейчас? Егор пошевелил губами, считая, ей уже семнадцать годков, совсем, как Ирине Мстиславской, женихи, наверное, бегают. Максимке уже двадцать один, или двадцать два. Соскучился по ним Егор, никого ведь, кроме них, из родни не осталось.

      Ладно, надо о деле думать, да чтобы не высказаться где, не попасть в подозрение. Мышьяк у него есть, травы с собой везёт ядовитые – красницу, суровень. По дороге увидал цветущий татарский пустыник. Сильное снадобье, взял с собой десяток соцветий. Только как всё это подмешать князю в питьё или еду? Был бы он настоящий колдун, так сидел бы, ворожил. Эх, наплюнуть бы на это дело, так царь Ивана Кольцо казнит и других братов.

      А в Москве Грозный пытал казачьего атамана. Тот висел на дыбе, из разбитых губ текла кровь. Палач принёс сухие березовые веники. Сейчас подпалит их, да попарит огнём атамана. Царь велел узнать, кто надоумил его извести?!

      Иван Васильевич не мог забыть разноглазого казака. И почему-то вспоминалась ендова с мёдом, чуть подёрнутым синевой от яда. Кто её пил, когда? Царь мучился, потом решил, что казаки к нему подосланы польским королём Степаном, чтобы погубить.

      Недолго думая, вспыхнул яростью Иван Грозный и велел всех восьмерых в Разбойничий Приказ определить и пытать, пока не сознаются.

      Уже второй день Борис Годунов мягко уговаривал государя отпустить казаков.

      – Они же от Строгановых прибыли, – увещевал он царя. – Целую страну к твоим гербам добавили. Честь и слава тебе.

      – Страшно мне, Борис, – Грозный сидел, опустив голову. – Чую смерть везде. А тут ты прав. Опять невинных гублю. Хватит уже.

      Царь махнул рукой.

      – Вели отпустить казаков, да пусть их лекарь посмотрит. Золота отсыпь им.

      Годунов, склонившись, вышел. За деньги, что