Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник). Александра Бруштейн

кричит она. – В Ботанический сад приходи!

      – Счастливо! – машет ей вслед Степан Антонович.

      Томашова крепко обнимает меня:

      – Скажи, девочка, отцу и тому, другому, молодому, что ходил за Юлькой, когда она была больна… Скажи им, что я, Томашова, – их вечная слуга!

      Домой я прихожу невеселая. Вот я и осталась без друзей. Зоя и Рита?.. Об их вероломстве я и вспоминать не хочу. Это не настоящие друзья. А теперь уехала и Юлька…

      Дома меня уже дожидается Павел Григорьевич, который пришел заниматься со мной.

      Входя, я слышу, как папа говорит Павлу Григорьевичу:

      – Смотрите, будьте осторожней. Я вас предупредил…

      – Спасибо…

      – Не будете вы осторожны, не будете! Знаю я вас! – вздыхает папа.

      – А вот и ошиблись: буду!

      При моем приходе разговор обрывается.

      Папа просит, чтобы урок происходил у него в комнате, так как ему скучно лежать.

      – Вот мы вас сейчас повеселим! – обещает Павел Григорьевич.

      Ох и веселим же мы папу этим уроком! Вернее, я одна веселю его, потому что Павел Григорьевич только смотрит на меня в сильнейшем удивлении, словно видит меня первый раз в жизни!

      Начинаем мы, как обычно, с арифметики. С этой наукой у меня и всегда-то не слишком дружественные отношения, но сегодня… На вопросы я отвечаю или неверно, или невпопад. Я не могу решить ни одной самой пустой задачки, и все ответы на примеры у меня ошибочны. Павел Григорьевич наконец не выдерживает:

      – Да что с ней сегодня? Какая муха ее укусила?

      И тут, словно и вправду меня укусила какая-нибудь из тех противных мух, блестящих, зеленоватых или цвета мыльных пузырей, какие летают летом, я говорю Павлу Григорьевичу – и папе! – что мне совершенно ни к чему заниматься арифметикой, мне не нужна эта арифметика, я прекрасно проживу без всякой арифметики. То, что я собираюсь делать в жизни, не имеет никакого отношения к арифметике, со встречными поездами, с бассейнами и трубами, с купцами, которые купили семьдесят аршин сукна или восемь ящиков мыла…

      – А можно у тебя спросить, – очень серьезно говорит папа, – что же это такое ты собираешься делать в жизни? Это не секрет?

      – От мамы пока секрет: она взволнуется, заплачет. Ну, понимаешь, женщина… Но от тебя не секрет. И от Павла Григорьевича тоже не секрет. Я бы вам раньше сказала, да тут с утра были твои доктора.

      – Так что же ты собираешься делать?

      Я не смотрю ни на папу, ни на Павла Григорьевича. Я смотрю мимо них, в пустой угол комнаты, где нечего видеть. Перед моими глазами сверкает золотой султан и переливающееся блестками платье – среди львов и тигров.

      – Я хочу, – и, пожалуйста, не отговаривайте меня, это не поможет! – я хочу быть укротительницей диких зверей… – Это я выпаливаю очень твердо.

      Папа и Павел Григорьевич не переглядываются, не смеются.

      Папа тихонько барабанит пальцами по одеялу.

      – Так…