Годы опавших листьев. Алана Гор

Сима, предстала перед режиссером.

      – Не плохо, очень даже не плохо! – Обрадовался тот, – говоришь хорошо! А пройдись ка еще по сцене!

      Сима уверенно продефилировала от одной кулисы до другой развязанной мальчишеской походкой.

      – Хороший паренек! Беру! Как говоришь тебя зовут?

      Сима на секунду замешкалась, после чего выкрикнула:

      – Симка! Симка Ше…Шелест! – Она беззастенчиво позаимствовала фамилию Матрены.

      – Это Серафим что ли? – Улыбнулся режиссер.

      – Именно так!

      – Не слушайте вы ее! – Вмешалась Азарова, – девица это, Антон Макарович!

      – Правда? – Режиссер раскрыл рот от удивления, – вы правда, – он кашлянул, – барышня?

      Сима согласно кивнула:

      – Но ведь вы сказали, что я подхожу?

      Режиссер задумался.

      – И подходите! – Он с вызовом посмотрел на Азарову. – А некоторым стоит еще поучиться, чтобы мне указывать! – Выйдете сегодня вечером! – Приказал он к Симе.

      – Уже сегодня? Так сразу? – Она опешила от неожиданности.

      – А вы что думали, моя дорогая? – Марш слова учить!

* * *

      – Меня утвердили! Меня утвердили! – Повторяла она, не веря своему счастью.

      Теперь оставалось решить вопрос – где же переночевать?

      Софья заявила, что взять ее к себе не имеет никакой возможности, но позволила тайно остаться в костюмерной на одну, или максимум, если понадобится, две ночи. Тут стоял внушительных размеров кожаный диван. Он был жесткий и, местами потертый, но это в сто раз лучше, чем, например, скамейка в парке под открытым небом. А там, глядишь, и Наташа вернется…

      Глава 3

      Конные прогулки действовали на Тао успокаивающе.

      Сразу за городом начинались поля. Дойдя неспешным шагом до вершины холма, Тао, полюбовавшись роскошными видами с небольшой возвышенности, пустил коня в галоп, наслаждаясь этой относительной свободой и ощущением, хоть и обманчивым, что он может вот так ускакать далеко далеко от бесконечной опеки и контроля. Туда, где его не будут преследовать удивленные взгляды окружающих, от которых никуда тут не скрыться, из-за его экзотической внешности.

      Тао прекрасно знал, как пренебрежительно относятся в этой стране к его соотечественникам. Многочисленных трудяг – сапожников и торговцев называют узкоглазыми и желтолицыми.

      От прямых оскорблений его самого спасает лишь высокое положение их семьи. Никто не смеет сказать Тао в глаза что-то обидное или любым другим образом проявить неуважение. Но некоторая брезгливость окружающих понятна и без слов.

      Однако нельзя сбрасывать со счетов, что и на его родине в Поднебесной к чужакам и, особенно европейцам, относятся с еще большим отвращением.

      Но все же, в любой недружелюбной обстановке, быть своим среди своих гораздо приятнее, чем чужим среди чужих.

      Тао с детства привили любовь к своей родине и по этой причине он иногда чувствовал себя в стране, где вырос и провел практически всю свою жизнь, как птица в клетке.

      Однако, день заканчивался. Сегодня