Обретение пения. Анатолий Суслов

емены

      Берут за горло, сердца слез

      Никто не видит нощно, денно…

      Но что-то есть в глазах весны —

      Надежды луч и боль пронзают,

      И помыслы все вдруг тесны,

      Когда сугробы тают, тают…

      Для Суслова природа первична, она способна преодолеть в человеке дурные новости, скрепить его. Известно, что самая скорбная музыка дает свет и исцеление от горя. И природа в этом случае – равнозначна самой культуре для поэта. Крайне интересный и оригинальный подтекст. Он заставляет переосмыслить весь образный ряд:

      Природы знаменный распев,

      Молитвы всюду, в каждой почке,

      Березы, кроны ввысь воздев, —

      Каноны к празднику, все звонче

      Синиц, пронзительнее трель,

      И ели, сосны, словно в танце,

      И аромат весенний, хмель,

      Любовью Солнца дышат стансы…

      В этой части есть множество катренов, имеющих роль своеобразного кода. Ведь лучше всего объясняться с читателями символами, а не разжевыванием очевидного. Суслов мыслит картинками, но это не визуальная история, а смысловая. Это снова сближает с музыкой – каждое четверостишье сродни музыкальной фразе:

      И в руке твоей, и теплой, и упругой,

      Я прочту послание небес:

      «Жить нельзя без радости быть другом,

      Без любви, в которой умер и воскрес!»

      Первая часть значительна по объему. Это и понятно. Она призвана настроить читателя на определенный лад, погрузить его в мировоззренческую стихию, чтобы дальше вести его по чудодейственным тропам, подготовленным поэтом. Вторая часть – «Обретение пения» – уже отсылает нас к музыке самым прямым образом. Сами названия стихов копируют названия музыкальных произведений, а несколько стихотворений объединены в цикл «Коды классики». Те, кто ожидает здесь текстов о музыке, разочаруются. Тут все тоньше.

      Конкретные музыкальные произведения автор не пересказывает, а передает. Передает во всей глубине ощущений, передает индивидуально, но при этом каждый понимает, о чем идет речь. Вот как он пишет о знаменитой сороковой симфонии Моцарта:

      Ливни, жестокие ливни, черные тучи.

      Сила небес и нежности нашей —

      Сила верности, но смертных всех участь —

      Не свет, не тьма – судьба наша крыльями машет.

      Правда ведь, точно и образно. А вот как Суслов чувствует Малера, композитора сложного, интеллектуального, переменчивого:

      Вот и пришла, пришла, закружила…

      С листвы хороводом, летящим с деревьев,

      С разводами луж в кружевах отражений,

      С ознобом прозренья и просветленья,

      И промедления, и провиденья…

      Здесь в самой звукописи, в сочетании гласных и согласных слышится мощное вибрато из симфоний великого Густава.

      Далее Суслов проводит нас по своему музыкальному царству. Я как выпускник Гнесинки могу засвидетельствовать, что музыкальный вкус и музыкальное чутье у Суслова в полном порядке. Он выбирает разные стили, от Вивальди до джаза, чтобы читатель не замыкался на каком-то одном музыкальном течении, а получил полную картину музыкального мира. Для Суслова цельность принципиальна, он абсолютно гармоничный человек, для него гармония – это правильно подобранные детали, он доказывает, что принцип «золотого сечения» актуален не только в музыке, но и в литературе.

      Этот принцип он использует в финальном произведении этой замечательной книги. Тут Суслов уже предстает своеобразным литературным композитором. Литературная оратория «Страстные часы» является одновременно примером поразительного новаторства, отсылает нас к синтезу, который так любил Скрябин, но при этом утверждает торжество для высокого, вечного. Тут есть внутренняя отсылка к Баху, бесспорно.

      В этой вещи таится особое очарование, сюжетное изложение традиционно библейского сюжета происходит с использованием всех средств современного языка. А ритмическая волнообразность заставляет поневоле размышлять, где хор, где солист, где оркестр. После прочтения не только осмысливаешь эту вещь, но и пытаешься ее расслышать:

      Расцветала весна ароматами раннего марта.

      В Синедрионе – буря, гроза, молнии, гнев!

      «Кто он – мессия? Враг нашей веры и царства?

      К власти духовной рвется, наши устои презрев?»

      Первосвященник Каиафа прервал эти речи:

      «Лучше умрет пусть один, чем погибнет народ!»

      Так и закончилась иерархов тех встреча.

      Иисуса судьбы предрешен был исход.

      С этого зачина начинается череда пленительных сцен, развивающихся по всем законам крупной формы. Из первых