Космическая шкатулка Ирис. Лариса Кольцова

ничуть, и искал её, боясь, что она заблудится и навсегда останется одна на чужой планете. Он знал только одно, ей необходимо вернуться на Паралею. Преодолевая невероятное отвращение от самой мысли вновь оказаться там, в постылой Паралее, он в то же время был полон решимости. Вернуться туда, лишь бы она нашлась. И хватая руками какую-то корягу, вставшую на пути, он ощущал её нежную мягкость, теплоту… Радослав проснулся. Рядом спала Ландыш. Это её он хватал руками во сне. Казалось, что в спальне всё ещё витает запах давно утраченных и ничуть не забытых духов Нэи. Ландыш даже во сне помнила, с кем она спит. Поскольку она обхватила его руками и блаженно посапывала от своего, непрекращающегося ни на минуту, счастья. Такое было чувство, что она так и не успевала приходить в себя в промежутках между оргазмами. Она и в период бодрствования была вечно сонная и вечно опьяневшая с непрекращающимся пошатыванием походки, с полуоткрытыми губами, с глупой застывшей полуулыбкой, так похожей на невыносимую маску Ксении, что висела в их спальне на Земле.

      – Да проснись ты! – обычно дёргал он её за руку.

      – Не хочу, – упрямо отвечала она и висла на его плечах. А если это происходило где-то ещё, где были другие люди из экипажа, то она отвечала тем, что вонзала в его руку свои ногти. «Ещё чуть-чуть», – думал он, – «и я её убью». Что сделал бы Кук в ответ на подобное зверство, случись оно тут? Выгнал бы в неизвестность? В скитания по неведомым материкам обитаемой планеты? Да прекрасно. Убил бы? А пусть. Иногда он почти ненавидел Ландыш. За что? За то, что она не была его выбором. Это он был её призом за то, что она настрадалась в одиночестве в своём пресно-сладком райском инкубаторе. И тут же жалость к юной девушке-жене, наивной до дурости, охватывала его душу. Охватывала ровно наполовину. В другой половине заявляла о себе, вдруг очухавшаяся от вечной сонливости, совесть, принимаясь терзать за жуткие мысли о влюблённой Ландыш. Возможно, что однообразие и скука их будней, непонятное затяжное пребывание их всех в звездолёте были причиной её сонливости, а пробуждённая первозданная её чувственность была бы уместной для такого же влюблённого молодого дуралея, кем не был он сам. Её горячая атласная кожа казалась обжигающей только его подстывшему осязанию. На самом деле Ландыш пребывала в норме естественных запросов всякого молодого существа. И тогда он думал вот что. Случись Ландыш обратить свой взор и жажду любви на другого простака, а чем судьба не шутит? Когда она очнётся и неизбежно устанет от него, от возрастного разрыва, от разности их умственных потенциалов, от принципиальной их несхожести, – то он будет аплодировать собственной обретённой свободе наедине с самим собою. Он даже кувыркнётся от радости, как обезьяна, нашедшая своё банановое дерево счастья.

      Таково было его сложное внутреннее наполнение, его страшное стеснение. Его, которого вечно собою сковывали, стискивали, отяжеляли, обескрыливали любимые им женщины. Даже удрав от всего и всех, он банально попался в ту же клетку. Как будто прежняя клетка вывернулась и плотненько охватила собою. Этакая