Опер с особым чутьем. Валерий Шарапов

кричать, вырываться… Вы трогали тело, молодой человек? Жертва лежала на кровати?

      – Трогал… Она на полу лежала…

      – А вот это напрасно. – Медэксперт покачал головой. – Говорят, вы бывший милиционер, должны знать, что на месте преступления нельзя ничего трогать, передвигать или переставлять.

      – Виноват, доктор, думал она еще жива… Больше ничего не трогал…

      Пошатываясь, он вышел из комнаты, прислонился к косяку. Куренной выразительно кивнул одному из оперов: проследи, чтобы не сбежал. Допускают, что он убийца? Впрочем, всякое бывает в жизни, такое тоже бывает. Милиция работала в доме. Павел сомнамбулой бродил по горнице, посидел на кухне. Отрешенный взгляд блуждал по предметам интерьера. Все здесь было чужое, после смерти родителей Катя обстановку не меняла. Глиняные горшки на печи, салфетки, занавески. Кухонные тумбы стояли друг на друге, за печкой – горка березовых поленьев. Горин снова шатался зыбью, равнодушно смотрел, как рыжеволосый молодой оперативник обшаривает шкаф с одеждой, извлекает какие-то тряпки, ухмыляется. Все происходило как в тумане. Люди задавали вопросы – он отвечал. Очевидно, ответы не устраивали, рыжий оперативник по фамилии Золотницкий сообщил, что органам придется его задержать до выяснений обстоятельств. Горин возражал – впоследствии болела рука в суставе. Смутно помнилось, как посадили в машину, подперли с двух сторон работниками.

      – Вестник смерти ты наш, – бросил Куренной, неприязненно всматриваясь в его смертельно бледное лицо.

      Камера была другая – и клопы уже другие. Но так же ползали по телу, воняли, когда он их давил. Мертвое лицо Кати стояло перед глазами. Грудь сдавило – не продохнуть, такое ощущение, будто наехал бульдозер. Несколько часов он находился в опасном для жизни состоянии – терял сознание от головной боли, с трудом дышал. Потом стало легче, взрывы головной боли поутихли, начался какой-то тягостный штиль. Все стало монотонно серым, неинтересным. Когда за Павлом пришли, он лежал на нарах и смотрел в потолок. Поднялся, вышел из камеры, заложив руки за спину.

      На столе перед Куренным лежала горка знакомых вещей: паспорт, курево с зажигалкой, ключ от квартиры, ремень, именные командирские часы. Он получил их в 44-м от командира полка «за проявленные мужество и героизм при освобождении братской польской земли» (по факту со своими разведчиками двое суток сдерживал вражескую пехоту, пока часть отходила в тыл после неудачного наступления). Присутствующие лица были знакомые: Кира, Куренной, рыжий лейтенант Золотницкий – парень рослый, простоватый, но смекалистый, по крайней мере четко выполняющий поставленные задачи. Последний не задержался.

      – Хорошо, Николай, спасибо за сведения, – сухо сказал Куренной, и Золотницкий вышел из комнаты, смерив задержанного любопытным взглядом.

      – Падай, – махнул рукой Куренной. – Уже знаешь куда, скоро завсегдатаем станешь. – Он проследил взглядом, как молчаливый арестант гнездится на неудобном стуле, затем уткнулся в бумаги, составленные оперативниками.

      – Самому