Человек отменяется. Александр Потемкин

так. Кто, господа, готов поддержать меня?

      – Пусть рас-ко-лет-ся! Все это о – чень сквер-но. Вдруг это не – проста—я тайна, а умо—помрачи-тельная! – заикаясь, выговорил Дубасов, мордастый воротила рекламного бизнеса. Его глаза выпучились, брови приподнялись, образовывая на лбу шпалеры глубоких морщин.

      – Пора, Сергей Сергеич, язык развязывать. Может, у вас зараза под костюмом? Аномалия какая-то костная или насекомые? Я полностью согласен с господином Гусятниковым: обществу нужны подробности! – рассмеялся низенький господин Шин, оптовый торговец луком и чесноком.

      – Не торопись, Буфет, дай водки хлебнуть, а потом можешь секретный клубок того… распутать, – ухмыльнулся Птырь, чиновник из городской мэрии. Многолетнее занятие казенным делом притупило у него чувство реальности и вызвало оскудение некогда небедного словарного запаса. – Может, и мне стыдно станет, что я того… недосмотрел что-то. А?

      – Сейчас он начнет врать. Знаем мы этих господ Рубашкиных… Правду у них не выскоблишь! Кажется, все очевидно, а они открещиваются! Отказываются! Врут! У меня нет и капли уверенности, что он сознается! Что выставит напоказ свое уродство! – яростно воскликнул Пузанов. Слова он выговаривал резко, четко, тоном непререкаемого авторитета. Прокурор областного ведомства, Пузанов когда-то на юге работал вместе с действующим генеральным прокурором. Поэтому теперь он стал чрезвычайно важен и высокомерен. Говоря, он потирал руки с такой любовью, будто лаская бумажонку о своем назначении на заоблачную должность.

      – Tuohuan, что в переводе с китайского переодевайся, – бросил я небрежно. – Сейчас же докажи публике, что ничего такого не скрываешь. А то позже нажрутся эти кутьи гоголевские и некому будет доказывать. Опять все забудется. Уж нет! Скидывай одежды!

      Мне на самом деле стало интересно, дожму я его или нет.

      – Как, за столом? Да, право, у меня ничего такого нет. Я даже не ведал, что «Винальди» носят люди, которые …

      – Брось болтать! Раздевайся! – заорал Пузанов. – Оправдываться будешь потом. Лицо прокурора налилось кровью то ли от избытка злобы, то ли от водки, которую он хлестал без остановки.

      – Сергеич, тебе при—дет-ся оста-ть—ся в чем мать роди—ла! – с хихиканьем выговорил Дубасов, извлекая из ракушки устрицу.

      – Торопись на второй этаж, Рубашкин. Бутики мужской одежды еще открыты! – бросил кореец Шин. После пары порций виски глаза его совсем сузились. «Как же он видит?» – удивлялся я.

      – Ты что нашего дорогого Иван Степановича того… нервируешь? Сказали тебе – иди переодеваться. Так поторапливайся! Денег что ли дать на… как его, новый костюм? – захихикал Птырь. Мне даже показалось, что он полез в карман за бумажником.

      Рубашкин встал и быстро вышел. Публика, сидящая за столом, засвистела ему вслед. Кто-то бросил: «Испугался, убег! Так ему и надо!»

      Тут я, конечно, возрадовался, что стол меня так замечательно поддержал. Будто все неожиданно обнародованное мной было сущей