Романтик. Село Хомутинино: нравы и люди. Анатолий Агарков

душу порадовать». Упал Зотов лицом в травы, и подниматься не хочет – мол, не поможешь, тут и помру.

      Посмотрела на гостя глазами мудрыми Чокориха и молвит: «Излечу, если не пожалеешь шкатулки камней-самоцветов».  «Ничего не пожалею! – вскочил купец на ноги. – Все отдам: здоров буду, еще наживу».

      Примчался в Троицк и в лавку свою ювелирную – полную шкатулку насыпал бриллиантов, жемчугов да изумрудов с рубинами. Слуги за руки хватать – уж не спятил ли барин? А он всех растолкал и был таков – даже не ведали, куда опять ускакал.

      А он на Чокорево и Чокорихе вручает дары несметной цены. Приняла бабка шкатулку, отварами гостя напоила, почивать уложила – мол, утро вечера мудренее.

      Привела поутру купца на берег Подборного – тут недалече, шагов триста – открывает шкатулку: «Мои, говоришь? Ну так, за сердце держись». Взяла горсть самоцветов ладонью старческой, размахнулась и кинула камни бесценные в воду. С легким плеском вспороли они гладь озерную и пропали с глаз.

      Дыхание сперло миллионщику Зотову, малиновой морда стала – будто не человек совсем, а готовый апоплексический удар. Старуха же с ловкостью карманника из шкатулки в воду бросала самоцветы такой цены, что любой ювелир потянулся бы за таблетками. Схватился за сердце и купец….

      Когда последний бриллиант канул с глаз, Зотов бездыханный лежал… Ну, почти.

      Перекрестилась Чокориха, поставила пустую шкатулку на пенек и удалилась, шаркая старческими ногами.

      Долго ли коротко время шло – оклемался купец. Сел и задумался – что же произошло? Посмеялась над ним ведьма старая, выжившая из ума! Пойти, пришибить за надругательство над чувством купеческим? Так завсегда успеется. Пусть ее! Попробовать бриллианты достать, пока никто не пронюхал? Видел место, где падали – не глубоко.

      Больное тело к тому времени настолько окостенело, что Зотов боялся утонуть и на мелководье. Но жадность такая штука – пуще страха она… Залез, ныряет, на четвереньках по дну ползает, ил руками перебирает, хотя каждое движение болью в теле отдавалось – весь измазался черной грязью, но до заката нашел-таки несколько самоцветов.

      Ночью греется у костра, размышляет. Черт с ней, бабкой – пусть живет дура-дурой. Посмотрел на камешки, в шкатулку возвращенные, прикинул в пересчете на стоимость – столько в день он никогда не зарабатывал. И решил остаться – пока лето, пока тепло стоит, собрать безумной старухой выброшенные сокровища.

      Такова мудрость раба денег – в могиле ногой одной, а своего не упустит: ни перед чем не остановится, раз ему в голову вступило.

      С утра, чуть роса с трав сошла, купчина уж в озере елозит – камни свои шукает. Как солнцу в зенит, пришла на берег Чокориха – с пшеничной лепешкой да кувшином козьего молока.

      Зотов поел, подобрел и говорит старухе: «Обиду стерплю, только ты ни кому не говори, что сотворила». «Ищи-ищи, любезный, ни единой душе не промолвлюсь», – отвечает та.

      Два месяца собирал сокровища купец Зотов на дне Подборного – треть из того, что было в шкатулке, возвернул.