Крылья ужаса. Рассказы. Юрий Мамлеев

не раз подбадривался при таких словцах сестры и кричал потом по ночам, что он-де вообще ничего не боится.

      Люда, пытаясь его настроить ещё более глубоко, на внутреннюю жизнь, твердила не раз за чаем, что ей наплевать на весь мир и что ей всё равно, есть ли у неё тело или его нет, лишь бы было самобытие, и что тело своё она ощущает не как тело, а просто как своё бытие.

      Лёня не понимал её слов, и тогда она, чувствуя безнадёжность, переводила разговор на политику или на конец света. Но Лёня плохо чувствовал, что свет вообще существует, и потому к концу того, чего нет, относился со здравым удивлением. Только в ответ разводил руками.

      Но годам к двадцати трём в нём вдруг произошёл неожиданный переворот. Он неожиданно определился, понял, что он не где-нибудь, а на месте, и почувствовал в себе какой-то таинственный, потенциальный талант. Ему вдруг ещё бешеней захотелось жить и проявлять себя до бесконечности.

      Люда способствовала ему в этом начинании. Правда, талант его был в каком-то странном состоянии, но он явным образом был гуманитарного характера, причём в разнообразном направлении: Лёня писал статьи, рисовал. Он чувствовал, что сможет утвердиться…

      Параллельно крепло и желание жить. В этот период Люда немного отошла от него, тем более у неё завёлся мучительный роман с молодым человеком, наполовину обалдевшим от неё. Он, в сущности, ничего не понимал в ней, но именно поэтому привязался к Люде как к загадке.

      Люда к тому же считала, что он сможет разгадать её или приблизиться к ней духовно, только будучи в огненно-нетрезвом виде, и поэтому нещадно поила его. Кирилл – так звали полюбовника – действительно в нетрезвом виде прямо-таки озарялся и где-то искал пути к пониманию Люды.

      – Я в тебе вот что не пойму, Люд, – твердил он ей однажды после бутылки кориандровой водки, выпитой где-то в закутке. – Почему ты смерть любишь?

      – Да откуда ты взял, что я смерть люблю? – ответила тогда Люда и выпила свою стопочку, стоявшую на земле.

      – Да потому, что в глазах твоих это вижу. Я, Люд, в то, что ты мне объясняешь, всё равно не войду, не моего это ума дела. Я, когда ты говоришь, в глаза твои гляжу – и вижу там смерть.

      – Хорошо, хоть что-то видишь, Кирюшенька. Но почему смерть? Не в ту сторону глаз глядишь, мой милый…

      – В другую сторону я и не заглядываю. Хватит с меня и одной стороны твоих глаз. Я тебя, Люда, очень люблю и на том свете буду любить ещё больше…

      Уже подумывали они о браке, о ранней семье, как вдруг Кирюшка, неожиданно для самого себя, сбежал. Испугался, одним словом, её, Люды, или, может быть, её глаз. Люда недолго горевала, точнее, не горевала вообще. И опять положила глаз на своего брата. К этому времени брат уже окончательно заважничал, словно абсолютно понял, где, в каком миру он теперь живёт и что он далеко не последнее существо здесь. Стал даже петь по ночам песни, правда, не в меру весёлые. Один из соседей по коммунальной квартире – лохматое,